безделушкой, талисманом в виде льва. Он уверен, что именно этот талисман приносит ему победу. Надо как-то его от этой поповщины отучать. Как только представится удобный случай — заберите у него эту вещь. Заберите и припрячьте. Конечно, он сначала нервничать будет, но потом... ну, вы понимаете.
— Так точно.
В дверь постучали, появился секретарь:
— Товарищ Фрунзе, там Чепаев. Запускать?
Фрунзе лукаво посмотрел на Митю и громко
сказал:
— Запускайте.
Дзержинский
Яков Петере, заместитель председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии, вошел в кабинет Феликса Эдмундовича без стука.
— Что у тебя? — спросил Дзержинский, не отрываясь от вороха бумаг.
— Пришла первая шифровка от Белого.
— Внедрился уже, значит?
— Так точно.
— Читай.
Петере достал из папки шифровку и прочел:
— «Сижу на вокзале. Народу много. Бога нет».
— Чего?
11етерс повторил.
— Что это за галиматья?
— Кодовые фразы.
— А на нормальный язык перевести?
— Э... Внедрился, подозрения не вызываю, объект пока не найден.
— Как мне эта конспирация надоела, Петере. 15 следующий раз давай без усложнений.
— Есть.
— И эти «есть» брось, не на людях. Как думаешь, справится Белый с заданием?
— Он заинтересован, Феликс.
— Кровно заинтересован?
— Материально.
Дзержинский поморщился.
— Плохо это. Заинтересованность должна быть кровной. Материальное — это пыль, прах. Как там у Некрасова? «Умрешь не даром: дело прочно...»
— «...когда под ним струится кровь», — закончил Петере.
Дзержинский замолчал, погрузился в раздумья.
— Ладно, Яков, ступай. Пусть Белый делает свою работу, сообщай мне только тогда, когда будут подвижки.
Петере, не прощаясь, вышел из кабинета. Дзержинский снова погрузился в чтение.
Операция началась.
ЛЕТО 1919 ГОДА
Астрахань
Башка болит, рубаха вся заблевана, руки холодные трясутся, колени дрожат, сердце колотится... Опоила, ведьма, как есть — опоила.
Лёнька оперся о стену. Ох, как сильно качается стена! Колени ходуном ходят, мутит, пол прыгает то вверх, то вниз. И главное — народ кругом, много народу, и каждый норовит пихнуть — кто плечом, кто котомкой, кто ящиком. Пахнет ржавой водой, углем, креозотом... Никак вокзал?
Проходивший мимо старик, чистый и отутюженный так, словно на фотокарточку сниматься надумал, остановился и посмотрел в лицо Лёньки.
— Аристарх, что вы здесь делаете? — спросил он. — Да еще и в таком виде?
Лёнька попытался ответить, что он никакой не Аристарх, но язык распух и мешал говорить.
— Вы пьяны? — рассердился старик. — Позор! Какое счастье, что ваш покойный папенька не видит, как вы опустились. У вас еще молоко на губах не обсохло, а туда же...
Молоко... Точно — молоко! Лёнька еще подумал — странный у него вкус, не скисло ли? А мачеха, видать, туда отравы какой-то ухнула, не пожалела. И что теперь? Долго он тут валялся? И главное: где это, тут?
— Где... я... — не своим голосом спросил Лёнька.
— Известно где — в Астрахани. Полно, да вы ли :>то, Аристарх?
— Астрахань? А как же я здесь... — глаза Лёньки закатились, и он снова потерял сознание.
Лёнька
Ехали они в Саратов, к брату мачехи. Отец на фронт ушел, с белыми воевал, Лёнька остался в Тихвине с мачехой и сводными братьями. Оно, конечно, и в Тихвине было неплохо. Лёнька работал в типографии наборщиком, хоть что-то домой приносил, да только мачеха все равно была недовольна.
Друзья много раз говорили — оставь ее, живи сам, да только не мог Лёнька уйти, потому как обещание отцу дал. Братьям-то всего по два года, оставить малых не с кем. Мачеха домашние дела делала, Лёнька семью кормил. Очень ему братья полюбились, он бы и сам с ними сидел, если бы мачеха работать пошла. Но Лёньке больше платили, так что приходилось горбатиться.
Вдруг типографию закрыли, сказали — переводят в Новгород. Мачеха узнала, запричитала: по миру пойдем, с голоду помрем. Лёнька сказал, что не пропадут, можно и самим в Новгород податься. Тут мачеха вспомнила, что у нее в Саратове брат живет, авось не прогонит.
Сели на поезд, поехали. До Москвы быстро добрались, за день, а вот после хуже пошло, день едут — два стоят. Эшелоны на фронт идут, пути для них освобождают. Лёнька по сторонам поглядывает, да полу пиджака придерживает — у него там деньги зашиты. Мачеха туда-сюда шныряет — то молока малым купить, то снеди для себя и Лёньки. Но чем ближе к Саратову, тем нервознее становилась мачеха, шикала и на пасынка, и на своих. Видимо, боялась, как ее брат встретит.