Фрэнклин даже опешил.
— Но ты же не убил меня. Вот я и понял — ты не сандинист. А раз ты не сандинист, остальное меня не касается.
— А Уолли? Ему ты рассказал?
— Если это его дело, он и так должен знать. А если не его, с какой стати рассказывать? Я с тобой знаком даже лучше, чем с ним.
— И что ты про меня думаешь?
— Я не знаю, работаешь ли ты похоронщиком, или в полиции, или еще где, мне все равно. Ты не работаешь с Уолли, но… В общем, я ничего не имею против тебя. Я понимаю. — Фрэнклин посмотрел на Хелен и добавил: — Когда я увидел ее в гостинице с полковником Годоем, я думал, это его женщина. Теперь я вижу, она работает на тебя. Ладно, можешь ничего не объяснять. — Фрэнклин оттолкнулся руками от дивана и встал. — Можно, я схожу в туалет?
— Вон туда.
Фрэнклин направился в ванную. «Беретта» так и осталась лежать на диване.
— Джек! — окликнула его Хелен. — Джек, это просто потрясно. Тебе бы актером работать.
— Конечно-конечно.
— Он доверился тебе.
— Я сбил его с толку. Он не понимает, откуда я все про него знаю. Он думает, я правительственный агент.
— Он к тебе проникся доверием.
— Что, правда?
— Джек, эти сволочи заносчивые так подло поступают с ним! Ты единственный, кто нормально с ним поговорил.
— Ты так думаешь?
— Они плохо с ним обращаются, свысока.
— А он вообще-то ничего парень.
— Даже милый.
— Погоди, ты еще познакомишься с ним поближе.
— Они все такие коротышки, верно?
— Зато он крепыш.
— Только костюм ему великоват.
— С чужого плеча. Поносили и отдали ему.
— Бедняга!
— И с ним так же: используют и выбросят.
— Но ведь ты не поступишь с ним так?
— Я хочу ему помочь.
— Джек…
— Да?
— Он слил воду.
— Хорошо, что он это умеет.
— Да, ты прирожденный актер.
— Неужто?
— И подумать только, все эти годы ты только даром терял время!
— Ничего, наверстаю.
Фрэнклин вернулся и первым делом посмотрел на пистолет, так и лежавший на диване, потом посмотрел на Джека, оттаял, заулыбался. Джек снова подлил ему водки.
— Как настроение, Фрэнклин?
— Все хорошо.
— Завтра поедешь домой?
Фрэнклин улыбнулся еще шире. Водка начинала действовать. Усаживаясь поудобнее, Джек спросил:
— Скажи-ка, Фрэнклин, ты сам-то понимаешь, за что ты воюешь там, в Никарагуа?
— Конечно: мы сражаемся с сандинистами.
— Да, но почему?
— Потому что они — плохие, — пояснил Фрэнклин. — Сжигают наши дома, отбирают землю, убивают наших людей, гонят нас жить в другое место, куда мы не хотим.
— А! — сказал Джек.
Воцарилось молчание. Фрэнклин смотрел на него.
— Я хочу спросить еще кое-что, — заговорил Джек. — Как по-твоему, полковник завтра поплывет в Никарагуа? Со всеми этими мешками, полными денег?
Фрэнклин замер, не донеся стакан до рта.
— И с этим новеньким «мерседесом» кремового цвета? По-твоему, так это и будет?
Фрэнклин все так же пристально смотрел на него, ничего не отвечая.
— «Мерседес» не влезет в лодку, верно? Что же ты думаешь, он поедет на нем, будет гнать на нем до Никарагуа? Машина стоила шестьдесят тысяч. Он ее тут не бросит. Он же ее только вчера купил.
— Я думал, машина Криспина, — пробурчал Фрэнклин.
— Правда? А почему же она зарегистрирована на имя полковника, а? Нет, Фрэнклин, это он ее купил, машина его. Что говорит Уолли по этому поводу?
— Уолли сказал только, чтобы я сразу звонил ему, если они бросят меня здесь.
Эти слова заставили Джека призадуматься.
— Ты пей, — напомнил он Фрэнклину. — Выпей, и я скажу тебе еще кое-что.
Фрэнклин одним махом проглотил полстакана водки, скорчил гримасу, утерся рукавом, на миг прикрыл глаза и тут же снова их открыл.
— Уолли заботится о тебе, он молодец, — похвалил Джек. — Ты славный парень, Фрэнклин. Нельзя допустить, чтобы ты попал в беду. Лучше бы тебе не задерживаться здесь.
Фрэнклин откашлялся.
— Мне надо уехать? — спросил он.
Джек задумчиво пожевал нижнюю губу.
— Черт, если бы я мог рассказать тебе, как мы работаем… Конечно, мы тебя уже совсем сбили с толку, игра-то идет довольно сложная, я и сам порой в ней запутываюсь. — Он бросил быстрый взгляд на публику, на Хелен, убедился, что она слушает его, открыв рот. Снова пожевал губу. — Фрэнклин, я мог бы рассказать тебе кое-что совершенно секретное, только ты обещай, что никому не передашь — никому, даже Уолли. Клянешься честью?