– Теперь-то я это знаю, – говорил Рой, – но здесь какая мне польза от этого?
Это было в тюрьме, где Рой подружился с Джеком и поведал ему свою историю.
– Она была очень милой девочкой, совсем не похожа на шлюху, маленькая такая, голосок тоненький: «Ох, Рой, если бы не ты, меня бы давно забили насмерть».
– Вы были друзьями?
– Друзьями, только мы и про постель не забывали. Нас обоих дома третировали. Моя старуха Розмари только одно и умела: ныть, что меня домой не дождешься. Можно подумать, кто-нибудь стал бы спешить вечером к такой бабе. А Нола вышла замуж за гребаного букмекера – Дики Дюшене его звали, может, слышал про такого? Его прозвали Ду-ду, он работал на улице Дофине. Он принимал ставки, она торговала передком, так что семейная жизнь у них была та еще. Мы условились: я заглядываю к Ноле, она рассказывает мне, как да что, не слыхала ли она чего-нибудь интересного на улице или от Дики, а я присматривал за ней, не наезжал на них, позволял им обоим заниматься своим делом. Однажды я прихожу, а она вся в слезах, всхлипывает, точно похоронила кого. «В чем дело, лапонька?» – спрашиваю я ее. Она вытаскивает из уборной завернутую в газету пачку – сплошь сотенные и полусотенные, тридцать кусков. «Ну и ну, – говорю, – ты себе передок часом не стерла?» Она говорит, деньги ей дал Дики, а она боится держать их у себя, потому что какой-нибудь маньяк может ее обчистить, пусть лучше я возьму их на хранение. Говорит, Дики заработал эти деньги на ставках и на игре в карты, а теперь это местечко на улице Дофине вроде бы закрылось. Ладно, думаю, но что-то тут не сходится. Зачем он отдал ей тридцать грандов, у нее тут полно гостей, и никто удостоверение личности не показывает. «Что за чушь, Нола?» – говорю я ей, а она твердит, он дал ей деньги, все так и было. Потом выясняется еще кое-что: Дики обманывал ее с медсестрой из больницы, Нола закатила ему сцену, всю посуду перебила, так что он дал ей тридцать штук, чтобы она малость успокоилась. Только он плохо рассчитал.
– Она сообразила, что у него осталось куда больше?
– Вот именно, а на букмекерстве столько не заработаешь. Я взял деньги, отнес их домой, припрятал. Мне пришла в голову потрясающая идея: эти деньжата пригодятся мне в борьбе с преступностью. Мы же используем конфискованные машины, когда выслеживаем подозреваемых? Вот и на эти деньги я найму много информаторов. Да они драться друг с другом будут, кто первый доставит мне сведения.
– А они не лгут?
– Лгут напропалую, такова уж их природа. Информатора прижать надо, припереть к стене. У него, скажем, досрочное освобождение, третье замечание – и он отправится в тюрьму. Он тебе сказал, где будет такой-то парень с наркотой, а там пусто, тогда ты говоришь ему: «Еще один прокол, засранец, и ты получаешь третье замечание и прямиком отправляешься в „Анголу“. А уж когда пронесся слух, что я буду платить, они ко мне в очередь выстраивались, точно к отцу исповеднику. По ночам звонили, Розмари то и дело снимала трубку – она, видите ли, вся больная и ночью не может уснуть. А звонили бабы, и она потом неделями со мной не разговаривала. Конечно, шелухи много было, но и ядрышки попадались.
– Дети у тебя есть, Рой?
– Обе мои малышки выросли и ушли из дома. Славные девчушки. Они навещают меня тут, – Он имел в виду – в «Анголе».
– А что было дальше?
– Насчет информаторов? Я как раз расследовал одно дельце: в Джексоне, штат Миссисипи, произошел налет, а банкноты оттуда появились у нас в Новом Орлеане. Феды уже присматривались к четырем местным парням, но феды ничего не смыслят в полицейской работе – они уставятся в свои компьютеры, а компьютер гроша ломаного не стоит, когда нужно выйти на улицу и добыть информацию.
Надо лезть в дерьмо к этим придуркам, говорить с ними как мужчина с мужчиной. Один из моих лучших осведомителей присоветовал навестить одного парня в госпитале. У того была стреляная рана, он говорил, несчастный случай на охоте. Феды спросили, неужто он ходит на охоту с полицейским «смит вессоном» тридцать восьмого калибра, потому что одного из налетчиков подстрелили, когда он уходил. И вот этот парень лежит в больнице, рана его залечивается, а чего будет дальше, никто не знает – у федов против него ничего нет, они просто прессуют его. Утром я отправился посмотреть на этого парня, но опоздал: в ту самую ночь какой-то тип навестил его в палате, положил подушку ему на лицо и пять раз выстрелил через нее. Бросил рядом с ним пушку и был таков. Парень на соседней койке все видел от начала и до конца. Сестра сказала мне, приходится менять ему постель всякий раз, когда в палату заходит кто-нибудь незнакомый. Я думаю: а сестра эта баба крепкая. Начал разузнавать про нее и через пару дней пригласил ее после смены выпить в одно местечко, на улице Гравье. У нас в полиции это называется метод «научного тыка». Садимся. Заказываем «манхеттен», пьем, и тут я говорю: «Как поживает ваш дружок Дики Дюшене?» Она в шоке, вишенкой подавилась. Не такая уж она оказалась и крепкая. Мы все обсудили, и под четвертый «манхеттен» она мне поведала, что парень, которого прикончили в больнице, предвидел свой конец, а она ему приглянулась, и он рассказал ей, что в камере хранения в аэропорту припрятал сто пятьдесят штук. Она не знала, как распорядиться таким богатством, и все отдала своему дружку Дики. Сечешь? Так оно все и было, Богом клянусь. Дики отдал тридцать грандов Ноле, чтобы сохранить мир в семье, она отдала деньги мне, а я потратил часть этих денег на расследование того самого налета.
– Поразительное совпадение!
– Это еще не все. Я сразу понял, что по уши в дерьме и надо поскорее выбираться, но эта сестра, которая уже перестала быть крепкой бабой, какой мне показалась вначале, прямиком почесала к средам – они и раньше ее допрашивали, – и все пошло раскручиваться по новой. Дики заговорил, Нола, так та завизжала, что знать ничего не знает, она отдала деньги полиции – то есть мне! Феды и копы вместе являются ко мне и спрашивают: «Где деньги?» Если я сознаюсь, я по уши в дерьме. Никто не поверит, что я тратил деньги только на осведомителей. Эти задницы из администрации понятия не имеют, зачем вообще нужны осведомители, а меня они рады ухватить за жабры, потому что я никогда не объясняю им, что я делаю и почему, и тем самым подрываю их авторитет. Вот я и сказал им: «Какие деньги?»
– Дурачком прикинулся.
– Ну да. И знаешь, что они сделали? Отвели Розмари в сторонку и допросили ее. Я ничего не говорил ей о деньгах и думал, все в порядке. Как бы не так! Эти ублюдки выложили ей все насчет Нолы – дескать, Нола дала мне деньги по большой дружбе. Тут она говорит: «Ах, в самом деле?» Они говорят: «Да, тридцать штук». Ей-то по фигу, хоть тридцать центов – она открывает свою коробочку для шитья и достает оттуда пригоршню банковских лент, которыми пачки денег заклеивают, – я их выбрасывал в ведро, когда распечатывал пачку, чтобы платить своим людям, а Розмари, стало быть, ныряла в мусорку и доставала их, а сама ждала момента, чтобы ткнуть меня в них носом. Как только она услышала про Нолу, этот момент настал. Банковские ленты проследили до того банка в Джексоне, который взяли грабители, и мне предъявили обвинение в пособничестве и укрывательстве краденого. Черт, я очухаться не успел, как мне влепили от десяти до двадцати пяти лет. Розмари сидела на суде вся в слезах. Одна журналистка спросила ее, какие чувства она испытывает, Розмари утерла глаза и говорит: «Я тринадцать лет была замужем за этим сукиным сыном, а он со мной даже не разговаривал. Посмотрим, понравится ли ему, когда с ним не будут разговаривать». Она имела в виду – посмотрим, как коп выживет в тюряге. – Такую вот историю рассказал Рой Джеку, когда они отсиживали срок в «Анголе».
Рой вышел из-за подсвеченных струй фонтана, уселся напротив Джека, отхлебнул скотч из его стакана и подался вперед, опустив локти на стол: