Он лежал, лишенный сил. Некоторое время им распоряжалось только его тело, а теперь в свои права стал вступать разум. И первой его мыслью было: Боже, Боже, почему все так? Почему любовь приходит так неожиданно? А это — любовь, любовь, любовь... На ее лице царило выражение полного спокойствия и удовлетворения, оно казалось окутанным светло-коричневой дымкой; было такое впечатление, что даже дыхание не нарушало этого спокойствия; глаза у нее были закрыты, а губы слегка раздвинуты...
Он отдал ей всю энергию, которая у него была.
Когда Гэс, наконец, открыл глаза и подавил стон, готовый вырваться из его груди, он понял, что пропал. Его единственной надеждой, его спасением была эта красивая женщина — женщина, которой уже пришлось испытать на себе жестокость сурового существования.
Оглядевшись, Гэс увидел, что они лежат в спальне, но как они туда попали, он не помнил. Бесси, казалось, уснула; он смотрел на нее и не мог наглядеться — он не видел создания более грациозного, более красивого и чувственного.
Гэс отодвинулся от нее — он почему-то почувствовал смущение; встал с постели и оделся. Увидев, что в одном кулаке она все еще сжимает зеленый доллар, он потянулся, чтобы забрать его.
Но она вдруг открыла глаза и сказала, крепко сжимая кулачок:
— Нет, нет, мистер Красавец, не отдам.
— Бесси, ты знаешь — я влюбился в тебя. Я люблю тебя. И я не хочу, чтобы это было, вроде как я... купил тебя.
Она легко улыбнулась; ее глаза излучали тепло.
— Но мистер Красавец, ты же действительно купил меня. И тут все ясно и нормально, понимаешь?
— Нет, — сказал Гэс упрямо. — Не покупал я тебя... Нельзя купить любовь.
— Ты не понимаешь. — Бесси снова легко улыбнулась. — То, что продано — продано, а то, что куплено — куплено и принадлежит купившему. Разве не так?
Раздался стук в дверь — и внешний мир ворвался в их убежище. Нужно было возвращаться к его проблемам; из внешнего мира пришел коронер; к тому же, мистеру Фитцджеральду не терпелось получить его сумку.
Гэс вдруг осознал, что пока он занимался любовью, в соседней комнате, на диване, лежал его мертвый друг. Эта мысль шокировала парня.
— Не понимаю, — простонал он, — не понимаю, что это со мной!
В дверь снова постучали, более настойчиво. Гэс открыл дверь — он боялся, что это может быть кто-нибудь из клиентов Бесси, боялся, что он не сдержится и набросится на посетителя. Но оказалось, что пришли два безликих человека, одетых в белые халаты; со скучающим выражением они держали грязные носилки.
— Там, на диване, — сказал Гэс.
Они быстро, привычными движениями переложили тело на приставленные к дивану носилки; прикрыли тело простыней и ушли — при этом они напоминали чистильщиков ковров, которые, свернув очередной ковер, выносят его на улицу.
Не успел Гэс закрыть за ними дверь, раздался телефонный звонок. Гэс быстро подошел к висевшему на стене аппарату в деревянном корпусе и снял трубку.
— Гэс? — Гилпин тут же узнал голос Фитцджеральда. — С тобой все в порядке?
— Так точно, сэр, — ответил Гэс.
— Я уже знаю, что случилось с Джимом. И я тебе обещаю: проводы и похороны устроим ему первоклассные. А теперь — принеси побыстрее сумку.
К Гэсу подошла Бесси и стала покусывать мочку его уха. Гэс повесил телефонную трубку, и отстранившись немного от Бесси, сказал:
— Послушай, ну как же так? Джим вот только что умер... Как ты можешь быть такой равнодушной?
— Он был моим братом, но я его все-таки знала не очень хорошо. Теперь его нет, и чем быстрее мы привыкнем к этой мысли, тем лучше.
— Но ты что, совсем не скорбишь по нему? Может быть, несколько дней, из уважения к его памяти, стоит...
— Мистер Красавец, — сказала Бесси, — ты ничего не понимаешь. В ту первую секунду, когда я увидела его у тебя в руках, я оплакала его так, как тебе не удастся оплакать и за целый год. У каждого свое время. А ты что — большие часы? Сердце у тебя стучит иначе, чем у меня?..
Он прижал ее к себе.
— Все это — какое-то чудо! Это не просто любовь с первого взгляда. Это вроде как... как лучи солнца, когда весной они падают на землю, все вдруг расцветает...
— Я чувствую то же самое, Гэс, но послушай моего совета, любовь моя, — уходи и никогда больше не возвращайся.
Своей непредсказуемостью она могла свести с ума.
— Ты должна немедленно оставить свое ремесло! Я зарабатываю достаточно — на нас двоих вполне хватит.
— А откуда ты знаешь, сколько я трачу? Всякие там красивые вещи, алмазы, украшения...
— Бесси, тебе нужно из всего этого выпутаться и забыть, забыть обо всем, что было!
— А может, уже слишком поздно?
— Как это может быть поздно?! Я же объясняю тебе: мне кажется, что я знаю тебя миллион лет, а не только несколько часов, и все эти годы я любил тебя. И только тебя. Я тебя люблю с тех пор, когда люди жили в райском саду.
— Ты своей любовью убьешь меня, Гэс! Вот чем это все закончится.
— Я буду тебя защищать, как защищал Джим... нет, намного лучше.
— Не говори глупости.
— Все будет в порядке.
— Так точно, сэр... Гэс, из-за тебя я могу оказаться между двух огней — с одной стороны легавые, а с другой — крепкие ребята с пистолетами.
— Именно для того, чтобы этого не произошло, ты должна немедленно переехать отсюда. И никто не должен знать твой новый номер телефона. И никаких там вызовов.
— Ну что ж, мысль мне нравится. Может быть, я так и сделаю.
— Не “может быть” — а сделаешь. — Гэс вручил ей три двадцатидолларовые бумажки. — Когда ты найдешь себе новое местечко, обустроишься, позвони мне в клуб... И все начнем будто с нуля.
— Так точно, сэр, мистер босс, — сказала Бесси дразнящим тоном: губы у нее были зовущие, в глазах искрилась чертовщинка.
Гэс снова крепко прижал ее к себе и разразился своим могучим смехом. Он приподнял ее над полом, и ему показалось, что его женщина, его возлюбленная, — легка как ребенок, как перышко.
— Возвращайся к своей работе, Гэс, — сказала Бесси. — Заработай для меня побольше денег.
— Позвони мне.
— Конечно, позвоню! — И она широко улыбнулась своей невероятной улыбкой.
Он поцеловал ее, взял сумку и быстро вышел — он боялся, что еще немного, и он вообще не сможет расстаться с ней даже на минуту. Сбежал по лестнице.
Но как только Гэс оказался на улице, он тут же внутренне собрался и приготовился к возможному нападению. Боже, Лютер, наверное, там, где-то на небесах, смеется над ним. Или, может быть, теперь они вдвоем — Лютер и Джим — смеются над ним, просто животики надрывают, глядя на него, вспотевшего, охваченного страхом, пытающегося все устроить наилучшим образом.
— Ладно, двигай, двигай, умник, — сказал он самому себе. — Бог определил мне полюбить негритянку. А какая, собственно, разница? Она теперь моя. Плевать, что будут говорить — мы возьмем и поженимся.
А интересно, что там, на небесах, думает о нем отец?
— Папа, — обратился Гэс про себя к отцу, — я буду стараться вести жизнь доброго христианина, я не сделаю ничего такого, чтобы угодить в тюрьму... Если бы я чувствовал, что Бесси мне не подходит, я бы никогда не сделал того, что собираюсь сделать...
И ему казалось, что он слышит раскаты хохота Джима и Лютера, которые смеются над его попытками ублажить свою совесть.
— А, пошло оно все к черту, — пробормотал он.
До клуба Гэс добрался без приключений и сразу прошел в кабинет Фитцджеральда. Бухгалтер, человек среднего возраста, с пухлыми щечками, корпел в небольшой приемной над какими-то учетными книгами; когда Гэс проходил мимо него, он даже не поднял головы.
Гэс постучал в дверь кабинета и вошел. Фитцджеральд разговаривал по телефону. Гэс подошел к столу и поставил на него сумку. Седовласый, очень крепкий старик положил трубку и, серьезно посмотрев на Гэса, сказал:
— Ты сделал все хорошо, Гэс, может быть, даже слишком хорошо.