Гэс рассмеялся:
— Гвоздики для гроба — это что, сигареты?
— Гэс, в этот раз я совершенно серьезен.
— Лу, ты же прекрасно знаешь, как отец относится к сигаретам и особенно к виски.
— Знаю, но то, что ему нравится или не нравится, меня уже не касается.
— А где я могу раздобыть виски?
— Пойди в салун “Лонг-Брэнч”. Ты когда-нибудь бывал в салуне?
— Нет, никогда.
— А сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Бог ты мой, к семнадцати годам я уже выпил целую бочку виски и опробовал пружины на всех кроватях в интересных домах на Черри-стрит!
— Ну, у меня не было времени.
— А чем ты занимаешься, кроме работы?
— Ну, иногда хожу на охоту.
— Слава Богу — хоть так! А то я уже подумал, что ты такой же, как Мартин, только еще глупее.
— А где это — Черри-стрит?
— В Канзас-Сити. Но Гэс — могу тебе сказать, что там девочки ничуть не хуже, чем в Пари. Так по-французски Париж. А коньяк какой там, Гэс! А эти французские девочки как вцепятся в тебя, обладают, общупают... Выходишь от них — член прямо отваливается.
— А они... они берут за это деньги?
— Чего ж не берут — берут, когда им нужны денежки. Но часто бывает, что прокатят на халяву. Им нравится этим заниматься, и все тут. Какая страна, какая страна! Как только почувствую себя лучше — сразу уеду туда.
— Лу, я и сам знаю, что я, как новорожденный теленок — ничего в жизни не видел, ничего не понимаю. Но разве я виноват в этом?
— У тебя еще есть время, Гэс, — сказал Лу, отдышавшись и улыбнувшись. — А для меня уже все закончилось. Папа правильно сказал — мне нужно было носить противогаз.
— Но противогаз не помог бы тебе сохранить ногу.
— Здесь хуже, чем на войне, Гэс. Все, все вокруг мертвецы, но никто об этом и не подозревает! Все гниют изнутри! И скажу тебе, Гэс — гангрены страшнее я не видел. У всех тут души полны червей, а они думают, что это Бог чешет их за ушками!
Лу захрипел и закашлялся.
Гэсу хотелось плакать, хотелось обнять Лу, прижать его голову к груди и поныть, что все так несправедливо устроено.
— Знаешь что, Гэс? Не дожидайся, пока жизнь преподнесет тебе подарочек на блюдце. Что, ты хочешь, чтоб тобой всю жизнь командовал отец? Бери у жизни все, что она может дать, цени каждую секунду и не жди до завтра, начинай прямо сейчас!
— А я не знаю, с чего начинать, что делать.
— Для начала — садись на лошадь и привези мне виски.
— Ну, хорошо, Лу, я привезу тебе виски, но учти, пить я не буду.
— Вот тебе два доллара. Этого хватит на два литра. А будешь ты пить или нет — мне до задницы, — сказал Лу, которого вдруг охватила усталость; лицо у него посерело.
Гэс взял деньги и на своем пони отправился в город. Он ехал дорогой, по обеим сторонам которой тянулись заборы; на их белых столбах сидели жаворонки и распевали свои песни; на полях, тянувшихся вплоть до холмов Гошен, пшеница уже начала давать обильные и крепкие всходы.
Был весенний день, дел было еще много, солнце заливало все вокруг золотистым светом. Через полчаса Гэс был уже в городе, в котором, как и в прерии, расстилавшейся вокруг него, стал ощущаться приход весны. Торговцы подметали тротуары перед своими лавками и мыли окна.
Подъехав к салуну “Лонг-Брэнч”, Гэс соскочил на землю и привязал своего пони рядом с парой других. Ему казалось, что за ним наблюдает весь город, но он постоянно повторял про себя: это не их дело, это не их дело. Он снял с пони седло и, держа его в руках, зашел в темное помещение — средоточие порока. В прошлом, в летние субботние вечера, он иногда заглядывал в салун сквозь открывающиеся двери. И теперь, памятуя о том, что видел когда-то мельком, приготовился к самому худшему.
Но салун был пуст. Гэс остановился у самой двери и осмотрелся: старая деревянная стойка, плевательницы, большое зеркало, карточные и биллиардные столы, над которыми на протянутых проволоках висели шишки. Пахло застоявшимся вином, мужским потом, сигаретным дымом. Возникало ощущение, похожее на то, когда надеваешь добрый старый овчинный тулуп, который носишь уже много лет.
На полках, за стойкой, стояли бутылки виски, на полу — бочки с пивом. На стенах висели длинные, отполированные коровьи и бычьи рога, картинки, на которых были изображены танцующие девушки в чулках с подвязками.
Заскрипели половицы за бамбуковой занавеской, и мгновение спустя, раздвинув нитки бамбуковых бус, в зал вошел Дон Додж. Вытирая руки полотенцем, он пристально посмотрел на Гэса.
— Он сам что, не смог приехать? — спросил Додж.
— Мне нужно два литра виски, — сказал Гэс.
Дон пошел за стойку и снял с полки две больших бутылки.
— Два доллара. Плохо, если он будет пить один.
— Я ничего вам не могу насчет этого сказать. — Гэс положил деньги на стойку и засунул бутылки в свой кожаный мешок.
— Ты уже совсем взрослый. Мог бы как-то посодействовать.
Взрослый, подумал Гэс, а ничего не понимаю и не знаю. Разбираюсь немного во всяких механизмах, в ружьях, в собаках, в навозе, в земле, но вообще — ничего не знаю.
— Я не имел в виду, чтобы ты пил вместе с ним, — продолжал Дон. — Я хотел сказать, что ему нужно жить здесь, в городе.
— Лу вовсе не пропойца.
— Совершенно верно, сынок, — согласился бармен. — Всегда помни о том, что никакой он не пьяница. Но он такой человек, который всегда любил компанию. А какая у него компания там, на ферме? Никакой.
— Да, вы правы, — сказал Гэс, залившись краской.
— Я думаю, он вполне бы мог жить в “Паласе”, за ним бы там присмотрели. А если платить за год вперед, там дают большие скидки.
— Ну, нам хотелось бы, чтобы сначала он немного поправился, мистер Додж.
— Чтоб ел свежие яйца, сливки и бифштексы? Ну, может быть, такая жизнь сразу не угробит, но я бы советовал перевезти его в город сразу, как только он начнет терять аппетит.
— Да, сэр. — Гэсу все еще не хотелось уходить.
— Может, хочешь пива или какую-нибудь булочку, или еще чего-нибудь?
— Нет, сэр, спасибо. Я вот только не понимаю: а почему сейчас здесь никого нет?
— Ты, наверное, ожидал увидеть здесь всяких там карточных игроков, выпивох, ковбоев с пистолетами, распутных женщин? — проговорил Дон, сердито глядя на Гэса. — Я в мог наплести всяких небылиц, да не буду. Такого народу в этом городе просто нет... ну, по крайней мере, они не появляются до шести часов вечера.
Гэс поднял свой мешок:
— Понятно.
— Послушай, Гэс, ты ничему в жизни не научишься, если не откроешь глаза пошире. Вот что я тебе скажу. У одних есть свои дома, вроде как у вас, у других дома были, но им не понравилось жить здесь, и они уехали. А есть и такие, у кого своего дома никогда и не было, да и не хотят они его иметь. И для вот таких тут и дом и семья. Может быть, этого мало, но зато это очень настоящее.
— Да, сэр, понятно. Спасибо, сэр.
Гэс тихо вышел из салуна, потрясенный тем, что находятся люди, которые могут называть это гулкое помещение, пропахшее разными запахами, своим домом, а тех, кто приходит сюда — семьей. Он шел к своему пони, смотря себе под ноги. И чуть не столкнулся с тучным шерифом.
— Осторожно, Гэс, — дружелюбно сказал Гроувер.
— Извините, мистер Дарби. Я немножко задумался.
— И о чем же ты думал, Гэс? — Голос Дарби был дружеским и мягким.
— Да так, ни о чем особенном, мистер Дарби, — сказал Гэс и оседлал своего пони.
Высокие черные автомобили, проезжавшие по ухабистой дороге, пугали пони, и он шарахался в сторону. Уши у него стояли торчком вверх, голова была поднята.
— Ладно, вперед, вперед, пошел, — погонял пони Гэс, покрепче сжимая его бока коленями. Голова у парня шла кругом. Его переполняло чувство вины за свое невежество, за свою ограниченность. Ему было очень неприятно вспоминать о всех тех случаях, когда он насмехался над каким-нибудь пьяным, когда осуждал игроков в карты и биллиард, называя их про себя бездельниками и подонками. Он чувствовал, что в нем просыпается что-то новое, какой-то новый взгляд на мир. Что-то было не так: почему он прожил семнадцать лет на одном месте и ничему не научился, кроме работы и охоты? Ну, еще в церковь ходил Библию читал.
И тут Гэс с ужасом осознал, что не он распоряжается своей собственной жизнью.