— Проси больше! — слышится из комнаты. — Проси больше, придурок! На эти деньги в Америку мы не уедем.
— Заткнись!.. Так вот, пятьсот тысяч и ни иеной меньше. Если не согласен, ищи сам кого тебе нужно. И без обид, брат.
Пятьсот тысяч, в общем-то, небольшие деньги. Можно сказать, мелочь, месячная зарплата начинающего инженера. И именно в эту плевую сумму оценены сведения, которые должны помочь мне спасти девушку по имени Кобаяси Юрико. Загвоздка в том, что таких денег я не держал в руках почти год. И вряд ли подержу в ближайшие лет двадцать. Я не начинающий инженер, я медленно спивающийся бездельник.
— Дороговато, — говорю я. — Пятьсот тысяч за несколько цифр — дороговато.
— Как хочешь, — пожимает плечами Тецуо и бросает обмусоленный окурок в раковину.
— Может, сойдемся на двадцати тысячах?
— Не вздумай соглашаться! — вопит девица из комнаты.
— Нет, брат, извини. Пятьсот штук — и я рассказываю все, что знаю. За меньшее могу предложить только джойнт и пинок под зад.
Его маленькие хомячьи глазки, утопающие в бугорочках жира, холодно смотрят на меня. Мерзавец прекрасно понимает, что мне позарез нужно узнать имя человека, которому звонила Юрико. Наверняка звонила. И вляпалась в то же дерьмо, что и Акихико с психологом.
— Я и так прошу немного, хотя сильно рискую. Ты даже не представляешь, насколько сильно…
— Вот и пошли его в задницу, — кричит девица.
— Хорошо, скажи хотя бы…
— Пятьсот штук, брат. И ты узнаешь все, что тебя интересует.
— Да нет у меня таких денег!
— Тогда извини.
Он начинает неторопливо забивать следующий косяк.
— Кейко! Хочешь покурить?
— Оставь мне, — доносится из комнаты.
— Ладно, — говорю я, глядя на толстые пальцы с грязными ногтями, которые ловко управляются с папиросной бумагой. — Ладно, будут тебе деньги.
— Пятьсот штук? — Пальцы на секунду замирают.
— Пятьсот штук. Завтра или, скорее всего, послезавтра. Где тебя найти?
— Здесь. У меня выходные.
Ага, посреди недели. Так же, как у меня.
Уже когда я стою на пороге его гнусной квартирки и вдыхаю запах жареной рыбы, Тецуо спрашивает:
— Слушай, братан, а правда, что в казино Лас-Вегаса нет ни одних часов?
— Не знаю. Говорят.
— Вот бы посмотреть на этот Лас-Вегас… Наверное, охренительный городишко. И живут там сплошь лохи, которым часы на фиг не нужны. Вот туда хочу свалить. Может, дашь немного бабок сейчас?…
Я выхожу на улицу. Вечерний воздух кажется особенно свежим после запахов квартиры Тецуо и его жены Кейко. Я вспоминаю о ящерице, ползущей к ее соску.
Даже когда я засыпаю, перед глазами у меня стоит этот коричневый сосок. Мне хочется превратиться в ящерицу-татуировку на гладкой лоснящейся от пота коже. И чтобы единственной моей целью в жизни был этот чертов сосок.
Наутро первым делом я звоню своему брату. Кроме него, занять денег не у кого.
— Пятьсот тысяч? — переспрашивает он таким тоном, будто я попросил напрокат его жену. — Ты уверен, что этот… как его?
— Тецуо. Куроки Тецуо.
— Ты уверен, что с этим Тецуо можно иметь дело? У него действительно есть нужная информация?
— Надеюсь. Других зацепок все равно нет. Так что нужно попробовать. Ты не волнуйся, я все отдам… Месяца через два-три.
— Да ладно… Можешь не торопиться. Хоть четыре месяца.
— Ага, спасибо. Так ты дашь денег?
— Дать-то дам… Но как думаешь, стоит ему доверять? Не хотелось бы выбросить деньги на ветер… Как ты вообще на него вышел?
И я рассказываю ему о Куроки Тецуо все, что услышал от девчонки, резавшей себе вены, следуя учению гуру Куроки, считающего, что нет лучше способа завоевать любовь. И внимание. И сострадание. И жалость. Я рассказываю ему о хомячьих глазках Тецуо, о его желании посетить Лас-Вегас и прочей ерунде. Болтаю без умолку, чтобы избавиться от мерзкого чувства, которое неизбежно возникает, когда просишь об услуге человека, считающего тебя неудачником.
— Ну, понятно, — говорит мой брат. — В какой-то степени доверять можно… Хорошо, давай встретимся, я передам тебе деньги. Только сегодня я не могу. Завтра утром подошлю к тебе человека, тебя устроит?
Как ему объяснишь, что речь идет о жизни Юрико, и на счету каждый день, если не час…
— Устроит.
— Вот и отлично. Ты, главное, не переживай… Кстати, дядя в больнице. Врачи говорят, что ничего серьезного, но я не верю. Похоже, старик скоро загнется. У меня там есть знакомый парнишка из персонала, так вот он уверяет, что старик протянет максимум три месяца.
Хорошие новости, думаю я, вешая трубку. Хорошие новости…
А на следующий вечер с пятью сотнями тысяч в кармане куртки я еду к дому Тецуо. Хочу проверить, насколько искренен был со мной мой приятель. Не знаю, как все повернется. Он запросто может попытаться обмануть меня, всучив первый попавшийся номер телефона и первое пришедшее на ум имя, может огреть чем-нибудь тяжелым по голове и забрать деньги, может сказать то, что мне нужно, но не то, что я хочу услышать. У меня нет никакого плана ни для одного из этих вариантов. Все, что я когда-либо планировал, оказалось лажей. У мира свои игры, и нечего воображать, будто ты знаешь правила.
Ветер доносит до меня слабый, едва уловимый запах кроличьей шерсти. На секунду мои внутренности превращаются в ледяной комок. Кролик-мясоед идет по моему следу! Я уже успел забыть о существовании этой твари, почти забыл его запах и налитый кровью глаз, таращащийся на меня из-за окна. И вот припадок кроликофобии… Как же не вовремя, как же не вовремя… Только не сейчас, вопит сознание, и я оглядываюсь, ожидая увидеть серого ушастого монстра, несущегося за мной по вечерней улице. Но когда я поворачиваю за угол, вижу парня, предлагающего туристам сфотографироваться с кроликом-альбиносом. На кролике шелковое кимоно с ветками сакуры. Пушистый ублюдок смотрит прямо на меня. Мне кажется, что он улыбается. Улыбается, будто знает что-то такое, чего не знаю я. Что-то очень гнусное…
Нездоровые подозрения подтверждаются у двери загаженной квартирки Тецуо. Я поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж и вижу, что убогая, разрисованная всякой хренью дверь опечатана полицией. Длинная ядовито-зеленая лента, перечеркивающая приоткрытую дверь крест накрест. На ленте напечатано, что ее навесила полиция Токио.
Конечно, обычное дело. Дом любого придурка, который уезжает в Америку вместе с женой, напропалую удовлетворяющей всех, кто ни пожелает, сразу же опечатывает полиция. Особенно, если придурок — обыкновенный наркоман-самоубийца, решивший подзаработать немного деньжат. Особенно, если этот наркоман имел несчастье лично встретиться с парнем, у которого напрочь сорвана крыша.
Обычное дело, думаю я, чувствуя, как внутренности сжимаются в скользкий холодный комок. Я оглядываюсь, прислушиваюсь, превращаю свои пять чувств в один универсальный локатор. Никаких тревожных отметок на его экране нет. Горизонт чист. Одновременно я не перестаю решать проблему выбора. Да, можно развернуться и уйти. Можно сорвать ленту и проникнуть в квартиру. Можно позвонить в полицию и узнать о том, что случилось с Тецуо и Кейко. У всех трех вариантов столько же минусов, сколько плюсов.
Но горизонт чист.
Я думаю, что на самом деле решение вообще принимается один раз в жизни. Быть говнюком, сующим везде свой нос или добропорядочным гражданином. Быть тем, кто рисует повешенных девочек, тем, кто заставляет их вешаться, или тем, кто осуждающе качает головой, наблюдая за обоими. Один раз в жизни решаешь, насколько дорога тебе твоя личная шкура. Один раз решаешь, кого ты больше любишь — добродетельного себя или себя — тупого урода, опровергающего всех и вся. Один раз решаешь, готов ли ты плюнуть в лицо каждому, кто скажет, что этот мир прекрасен. От такого однажды сделанного выбора ты и танцуешь всю оставшуюся жизнь. Ты можешь быть камикадзе, погибшим в первом боевом вылете, а можешь стать камикадзе, вернувшимся с войны. Только не надо уверять самого себя, что все решишь, сидя за штурвалом самолета.
Возможно, ты сделал единственный выбор, впервые заорав на большой мир. Так я думаю. Кто-то скажет, что я не прав. И я спрошу: а ты хочешь вернуться живым с войны?