Я решила покончить с этим. Сейчас я вижу мир таким, каков он есть… И знаете, у меня больше не осталось страхов. Теперь хочу избавить от страха и других людей. Поэтому пишу смерть без всяких прикрас.
Я изучил карпа до мельчайших деталей. Сосчитал все трещинки и сколы, царапины и вмятинки. Больше ничего интересного я там не найду. Поднимаю голову и смотрю на Муцуми. Вижу ее четкий профиль, идеальной формы нос, аккуратный подбородок, восхитительную форму губ. Она кажется мне ненастоящей.
И все-таки, она действительно ненормальная. Даже без этих бредовых рассуждений можно понять, что голова у нее не в порядке.
— Знаете что, — хихикает вдруг она, — а давайте его поймаем?
— Кого?
— Ну, человека, про которого вы рассказывали мне по телефону. Это наверняка какой-то псих…
— Так вы знаете его?
— Нет, не знаю… Вернее, слышала о нем кое-что, но где его можно найти сейчас, понятия не имею.
Я молчу, пытаясь оправиться от того, что с некоторой натяжкой можно назвать — шок. Все это время она водила меня за нос. Заговаривала зубы. Я почти поверил, что она ничего не знает. Почти поверил, что мне придется начинать все сначала. Поверил, что зашел в тупик, свернув не в том месте.
— Странно, между прочим, — говорит она, глядя в окно на запущенный сад. — Несколько человек знают то, что знаю я. И никто даже не попытался что-то с этим сделать. Почему так? Что нам мешает поднять на ноги полицию или собраться вместе и найти убийцу?
— Он похож на призрака, — отвечаю я.
— Да, очень правильно, хотя и немного напыщенно.
— Извините.
— Ничего. Скажу вам честно, мне кажется, моя младшая сестра тоже не сама решилась на самоубийство. Подозреваю, что он помог ей. Мне тогда показалось странным, что уравновешенная жизнерадостная девушка буквально за несколько дней превратилась в особу с суицидальными наклонностями. Но тогда я подумала, что мои подозрения беспочвенны… Мало ли чего я не замечала. Мы с ней не были особенно близки, хотя, конечно, по-своему любили друг друга. А потом я несколько раз услышала слово «доброволец» и после этого людей, произносивших его, не стало. Точь-в-точь, все как вы рассказывали. Я хотела разобраться, но понимала, что одной мне не справиться. Теперь нас двое. Можно попробовать. Есть, правда, одна сложность… Я почти не выхожу на улицу последнее время. Так что поиски — на вас, я же могу дать кое-какую информацию. Например, адреса людей, которые, как я знаю, встречались с тем человеком… И остались в живых.
Что-то не нравится мне в ее словах и в тоне, которым они произнесены. Но понять, что именно меня настораживает, не могу.
— Впрочем, это ваше дело, — она тушит сигарету в керамической пепельнице. Пепельница в виде открытого женского рта с ярко накрашенными губами-бортиками. — Можете не соглашаться. Вы знаете, что ему требуется в среднем три недели, чтобы довести человека до точки?
Она произносит это так, как я бы сказал: «Вы знаете, что первый презерватив был изготовлен древними ацтеками в четырнадцатом веке до нашей эры из рыбьего пузыря?» или: «Вы знаете, что каждую секунду в мозге человека происходит не менее ста тысяч химических реакций?» Именно таким тоном она это и говорит.
А потом глядя в окно, спрашивает:
— Почему вы все время молчите?
Она оборачивается ко мне, и я снова не могу найти ни одного изъяна в этом лице. Чтобы избавиться от унылой тоски, навалившейся на меня, я отвечаю:
— Потому что не знаю, что сказать.
— Но вы хотите найти Юрико?
— Да, хочу.
— Тогда нам нужно взяться за дело вдвоем и найти этого человека. Найдем его, найдем и Юрико. Согласны?
Что же мне не нравится в ее словах? В этом чересчур резком переходе от полного отрицания к абсолютному согласию? Она чокнутая, это точно. Но только ли в этом проблема?…
Или все дело в том, что она на несколько минут заставила меня забыть о мертвой жене?
Трудно доверять человеку, который лишает тебя единственного оправдания собственного бессилия. Вообще трудно доверять тому, кто чего-то тебя лишает. Пусть даже иллюзий…
— Опять молчите?
А я думаю о Кобаяси Юрико. И понимаю, что россказни о свободе выбора — лишь фантазия ребят, страдающих манией величия.
Каждый твой поступок и каждое решение, которые ты принимаешь, жестко детерминированы. Темперамент, группа крови, воспитание, жизненный опыт, особенности протекания биохимических реакций в организме и еще десяток других факторов определяют в конечном счете, куда ты повернешь на этом перекрестке. Эта гигантская часть твоего «Я», о которой твое слабоумное сознание и понятия не имеет, принимает решение. Выбирает единственно верный лично для тебя вариант действия из миллиона возможных вариантов. Когда ты стоишь на краю пропасти и думаешь, прыгать или нет, ты находишься в плену иллюзии. Решение уже давным-давно принято. Просто нужно время, чтобы сознание смирилось с ним.
У тебя всегда есть альтернатива, но нет выбора.
Да кто бы спорил…
— А вам-то зачем это нужно? — спрашиваю я.
— Хочу поквитаться за мою сестренку, — отвечает она и тем же тоном добавляет: — Может, еще кофе?
Когда я стою на пороге, зажав между пальцев исписанный листок в розовую клетку, она говорит:
— Позвоните мне, если что-нибудь выяснится. Да и вообще… Если будет желание — звоните.
Я киваю и нагибаюсь, чтобы надеть туфли.
— Если я вдруг что-то вспомню, как вас найти?
— Думаю, что никак, — отвечаю я, завязывая шнурки.
Она непонимающе смотрит на меня. Когда долго живешь один, начинаешь чувствовать взгляды людей всей кожей. Я чувствую ее озадаченный взгляд. Не понимает, так не понимает, ее проблема. Не собираюсь ничего объяснять. Если все, что ты создаешь, рано или поздно превратится в мусор, то и всех, кого ты любишь, ожидает та же участь. Стоит ли плодить мусорные кучи?
Уже спускаясь с крыльца, я оборачиваюсь и спрашиваю:
— Почему вы не выходите на улицу? Агорафобия?
— Что-то вроде этого…
— Случайно не гигантского кролика боитесь?
Теперь она смотрит на меня, как на идиота. Несколько долгих секунд мы пялимся друг на друга. Наконец, она молча закрывает дверь.
Поздним вечером я звоню Судзуки Муцуми. Сам не знаю, зачем. Просто хочу ее услышать. Она долго не подходит к телефону. Но когда я уже собираюсь положить трубку, раздается щелчок и ее голос, от которого у меня по спине бегут мурашки:
— Моси-моси.
Я неожиданно теряюсь, не представляю, что говорить. Я открываю рот, набираю в грудь воздух, но голосовые связки остаются неподвижными.
— Кто это? — говорит она. — Почему вы молчите?
Потому что ты слишком красива, думаю я. Потому что, думая о тебе, я начинаю ненавидеть свою жизнь. Потому что ты горное озеро, мимо которого я должен пройти и ни разу не оглянуться. Черт, да у меня куча причин для того, чтобы без толку разевать рот, держа у уха телефонную трубку.
— Вы будете говорить?
Пока еще не поздно что-то произнести. Но все варианты, приходящие в голову, из области: «не-правда-ли-сегодня-очень-жарко-скорее-бы-пошел-дождь». Я по-прежнему сижу, вытаращившись на стену и бестолково раззявив рот.
— Эй, может, все-таки скажете что-нибудь?
Я делаю последнее усилие над собой. Но все бесполезно. Стоит мне вспомнить ее глаза, кадык начинает спазматически скакать вверх-вниз, не давая словам выбраться наружу. Я кладу трубку. И еще долго сижу с горящими щеками и колотящимся сердцем. Как четырнадцатилетний сопляк, одолеваемый комплексами и гормональными цунами.
Во сне я вижу, как маленькая ящерица ползет к нежно-розовому соску Судзуки Муцуми.
Все четыре адреса, которые Муцуми старательно записала для меня, — липа. Мне приходится потратить целый день, мотаясь из конца в конец города, чтобы убедиться в этом. Я посетил два небольших магазина самообслуживания, библиотеку и частную стоматологическую клинику. Контрольные точки специально подобраны так, чтобы дорога от одной до другой занимала не меньше двух с половиной часов. Точный расчет. Ни в одной из точек людей с написанным на розовом листочке именами не было. Никогда.