Я лежу в темноте, каждой клеткой ощущая безысходность, и жалею, что не остался тогда в горящем доме. В комнате так тихо, что я слышу, как слеза, скатясь по щеке, падает на подушку. Это глухое «кап» — каким же оно получается тоскливым…
Я постигаю смысл слова «безнадежность».
Я постигаю смысл слова «одиночество».
Я постигаю смысл слова «пустота».
Всхлипывая, как ребенок, я встаю с постели и подхожу к окну. Мои движения замедленны, словно я передвигаюсь под водой. Я не иду, а плыву к черному прямоугольнику окна, за которым меня поджидает Кролик-мясоед.
Я плыву прямо к нему в пасть.
Но страха больше нет. То, что остается за моей спиной, не стоит сожаления. Мне даже не хочется с ним прощаться. Мое прошлое не стоит того, чтобы я боялся будущего. Мое будущее — несколько секунд, которые нужны, чтобы дойти до окна и открыть его. И сейчас даже этого мне кажется много. Наверное, я слишком долго ждал.
Закономерный итог. Предопределенный конец. У меня всегда была альтернатива. Но никогда не было выбора.
Я открываю окно с таким чувством, с каким, наверное, люди нажимают на спусковой крючок пистолета у собственного виска. Или делают шаг в пропасть. Это — миг освобождения.
Вместе с ночным ветром в комнату врывается запах кроличьей шерсти. Глаз никуда не исчезает. Он в пятидесяти сантиметрах от меня. Протяни руку и коснешься гладкой, как стекло, влажной роговицы. Тяжелое веко опускается вниз, и до меня долетают крошечные теплые брызги. Это слезная жидкость. Веко снова ползет наверх. Роговица, смоченная слезой, теперь блестит ярче. Кролик моргнул, думаю я. И жду, когда же он начнет отгрызать мне голову.
Он поворачивается. Передо мной его нос — покрытая шерстью влажная пещера. Она с шумом втягивает в себя воздух. Поток воздуха заставляет меня покачнуться, и я упираюсь рукой в подоконник, чтобы не выпасть из окна.
Ну вот, пробегает по краешку сознания мысль, он тебя унюхал.
Я постигаю смысл слова «обреченность».
Я постигаю смысл слова «ничто».
Я постигаю смысл слова «смерть».
Тварь разевает пасть… и произносит голоском мультяшного кролика:
— Глюк…
Потом эта гора медленно разворачивается и исчезает в темноте. Один гигантский мягкий прыжок — и его нет. Снова привычный вид из окна. Обычная ночная улица.
Я закрываю окно и ложусь в постель. На этот раз сон приходит мгновенно, едва я успеваю уронить голову на подушку.
Наутро у меня готов план, как зацепить Такэо. Я не уверен, что план сработает. Но иного выхода у меня нет. Если все пойдет хуже некуда, я сяду на всю оставшуюся жизнь в тюрьму. При успешном исходе там окажется Такэо. Но наиболее вероятный вариант — я сыграю в ноль. И все же попытаться стоит.
Да, все это не моя ответственность. Все это — не моя проблема. Так скажет любой. Но этот любой не видел глаз ребят, приходящих каждый вечер на эти собрания. В конце концов, не делать в этой жизни ничего плохого — да, здорово. Тебя будут называть хорошим парнем и даже ставить в пример. Но если хочешь быть чем-то стоящим, не делать плохого — мало. Нужно еще сделать и что-то хорошее. Избегать десятка ежедневных маленьких зол — путь в никуда. Если хочешь спастись, откажись от политики невмешательства.
Вопрос об ответственности меня больше не заботит. Я готов спасать заляпанных нефтью пингвинов Фолклендских островов, бороться за запрет выработки лесов Амазонки, защищать права сексуальных меньшинств и работать санитаром в хосписе. Я желаю спасать, чтобы спастись самому. Чем бы ни оказалось в итоге мое спасение.
Все это — проделки кролика. Мне кажется, я понял, что это такое. Вернее, кто он такой… Возможно, я заблуждаюсь. Возможно, не понимаю до конца. Но вся проблема в том, что однозначные и окончательные ответы получить невозможно. Мы обречены идти на ощупь. И единственный способ сделать хоть шаг вперед — выбрать направление наобум и убедить себя, что оно правильное. В мире, где никто ни хрена не понимает и никогда не поймет, не может быть неверных решений. Кто докажет мне, что я не прав? Кто скажет, что правильнее было бы поступить иначе? Любой ответ — лишь одна версия из дециллиона возможных истин.
И во всем виноват кролик. А может, и сам Такэо.
Целый день я занимаюсь тем, что размышляю над своим планом. Пытаюсь сделать его безупречным. Раз за разом прокручиваю его в мозгу, чтобы найти и залатать все дыры, предусмотреть все неожиданности, не забыть о самых мелких деталях. Шлифую его, проверяю, снова шлифую.
После полудня меня прерывает Такэо, который без стука входит в мою комнату:
— Муцуми сказала, что ты еще не выходил. Что-то случилось? Опять твои страхи?
— Нет, — говорю, не вставая с кровати, — все в порядке. Просто хочется выспаться.
— А-а-а, — он подходит к окну и садится на пол.
Движения у него легкие и гибкие. Я бы даже сказал — грациозные. Он голый по пояс, в одних джинсах. Я смотрю на него и понимаю, что если придется с ним драться, шансов у меня немного. Все эти трицепсы, бицепсы, дельтовидные мышцы, косые мышцы — по нему можно изучать анатомию. Каждый бугорок вырисовывается так четко, словно его специально вылепили. При каждом движении все это тренированное мясо приходит в движение. Как будто под кожей у него залита ртуть. А ведь в одежде он кажется совершенно обычным парнем. Не хлюпиком, конечно, но чем-то подобным. Представляю, какая у него хватка.
— Ты, случайно, ничего не задумал? — спрашивает он после минутного молчания. — Вид у тебя какой-то странный…
— Не понимаю, о чем ты.
— Ну, так… Вчера ты уже сделал одну глупость. Я подумал, может, захочешь повторить.
— Не беспокойся, мне не очень нравится выглядеть дураком.
— Ну, смотри. Не хотелось бы принимать какие-то меры по отношению к тебе. Во всяком случае, сейчас.
— Что же такого особенного сейчас происходит?
— Пока ничего. Но вскоре должно. И чтобы все получилось так, как я хочу, ты не должен мне мешать. Даже пытаться не должен. То, что было вчера, конечно, не в счет. Глупость она и есть глупость, на такие вещи я внимания стараюсь не обращать. Но сама тенденция, если, конечно, можно говорить о тенденции, мне не нравится. Успокой меня, скажи, что это досадное недоразумение. Ты просто был пьян и перестал себя контролировать. И больше ничего подобного не будет. Скажи мне это…
— Я был пьян, — отвечаю. — И можешь быть спокоен, такого точно больше не будет.
— Ну, ладно, — кивает он. — Поверю, хотя говоришь ты очень неубедительно.
— Почему же тогда веришь?
— А что мне еще остается? Пытать тебя? Или сразу убить? В этом нет нужды… Пока. Ты нужен мне живым и относительно здоровым. К тому же, за тобой присматривают. Вряд ли у тебя получится выкинуть что-нибудь. Так что лучше я поверю. Или сделаю вид, что поверил. Кстати, как продвигается работа со своим страхом? Надумал что-нибудь интересное? Не хочешь поделиться?
— Ты сказал, что я тебе нужен. Зачем?
— В свое время узнаешь и это. Как насчет сна? Не придумал, зачем он нам нужен?
— Нет. И не собираюсь.
— Зря. Ну, да ладно, время еще есть… И на самом деле, перестань вести себя, как проблемный подросток. Будет лучше для всех.
— Для кого — для всех? Для тебя и твоей чокнутой сестрички?
— Не надо так говорить о ней, — он морщится, как от зубной боли. — Она не чокнутая. Так, небольшие проблемы… Но я надеюсь это исправить. Хотя не зря психологи не работают с близкими людьми. Крайне сложно анализировать собственную сестру. Даже не представляешь, насколько. Сложно и очень больно. Одно дело лечить абсолютно чужих, и совсем другое — осознавать, что твоя родная сестра — шизофреничка. У меня нет никого ближе нее… Знаешь, это похуже, чем заходить в палату к родственнику, больному раком. Иногда ей становится хуже… Она говорит и говорит, говорит и говорит… Такой бред, что становится страшно — а вдруг ей уже ничем не помочь. Попробуй оставаться лишь психологом, когда любимый человек перестает узнавать тебя. Правда, пока это случается редко. Я пытаюсь остановить ржавчину, которая разъедает ее мозг. Порой мне кажется, что я на верном пути… Но когда случается обострение, я начинаю думать, что болезнь прогрессирует. Ночами не сплю…