— А художницу?
— Если бы знал, уже давно бы ее нашел.
— Ладно… Попробую что-нибудь узнать.
— Буду ждать.
— Старик-то не поправляется, — говорит он. — Уже подумывают, не положить ли его в больницу.
— Поздравляю тебя, — отвечаю.
И кладу трубку. Он уже произносил похожие слова год назад. Недели за две до гибели моей жены… В приметы я не верю, но как-то невесело думать, что, быть может, теперь на очереди Юрико.
— Эй, приятель, — говорю я отражению в зеркале, — только не сходи с ума. Ты просто немного устал. Потому и лезет всякая чушь в голову.
Звучит настолько фальшиво и жалко, что на месте отражения я плюнул бы себе в лицо.
Проходит еще два дня, и я окончательно убеждаюсь, что зашел в тупик. Да, тронутая художница действительно существует или существовала. И есть люди, пострадавшие от ее просветительской деятельности. Вот и все, что удается выяснить. По словам самых осведомленных, она никогда и нигде не выставляла свои картины. Никто ни разу ее не видел. Этакий человек-невидимка… Призрак с бритвой в одной руке и кистями в другой. Все это здорово напоминает мне байки, которыми пугают детей. Что-то вроде: будешь плохо рисовать покойников — придет ужасная художница и зальет кислотой твои картины… бу!
Мне не остается ничего другого, как зайти с другой стороны. Попробовать найти зацепку в мире психов, раз уж мир художников показал мне кукиш.
Я размазываю остатки мази по измочаленным ногам, посещаю ближайший магазин со своим волшебным экранирующим рюкзаком, набиваю холодильник тем, что удалось позаимствовать, покупаю на последние деньги анальгетики и принимаюсь за дело.
Я по-прежнему ищу Юрико. Но вместо нее нахожу людей с параноидальным расстройством личности, шизоидным расстройством, диссоциальным расстройством, ананкастным расстройством. Разговариваю с фетишистами, эксгибиционистами, вуайеристами, педофилами, садомазохистами. Отличная компания. Больше всего меня радует то, что все они живут среди нас. В соседней квартире, в доме напротив. Они делают суси этими самыми руками, они моют машины, они метут улицы по утрам, они охраняют универмаги, дают сдачу в магазине… Они везде. И каждый, с кем я разговариваю о его нелегкой жизни, дает мне адрес или телефон еще одного шизофреника или параноика.
Но больше всего меня интересуют те, кто склонен к самоубийству. Или знакомые тех, кто покончил с собой. Или знакомые знакомых… Я, делая сочувствующее лицо, слушаю, как люди прыгают с крыш, мостов, вышек, строительных лесов; режут себе вены и артерии, режут в холодной и теплой воде, вдоль и попрек, на руках и на горле. Одних только способов повеситься я насчитываю не меньше пятнадцати.
Вечером восьмого дня я приползаю домой. Ступни стерты до костей, а я чувствую себя наикрутейшим сыщиком, стоящим в одном шаге от раскрытия преступления века. В один день мне везет дважды. Два человека, покончивших с собой, по уверениям их знакомых, незадолго до своей смерти намекали, что «нашли кое-что действительно стоящее» и назвали себя «добровольцами». Сами по себе эти слова ничего для меня не значат. Значит то, что их произносили люди, незнакомые друг с другом. Здравый смысл подсказывает, что это может быть простым совпадением. Мол, не такие уж редкие эти слова. Но я затыкаю ему рот, а себе уши. Мне нужно найти Юрико, если она еще жива. И если для этого мне придется поговорить с каждым психом в городе — я поговорю с каждым психом. Если для этого мне придется свихнуться окончательно самому, я свихнусь.
Потому что, возможно, недостаточно просто не делать ничего плохого. Быть может, нужно хоть раз сделать что-то хорошее, даже в ущерб себе. Счастья наверняка не принесет. Но зато даст покой…
Так думаю я, лежа в своей постели. Желудок урчит от голода. Ноги болят так, словно я весь день бегал по колючей проволоке. Но мне впервые за много дней засыпается легко. Впервые за много дней я не мечтаю, чтобы утром наступила ядерная зима или чтобы вырвался на свободу вирус сибирской язвы.
Я снова слушаю, как люди глотают снотворное и железные опилки, пьют растворенный в уксусной кислоте свинец и экстракт табака, дышат газом, вкалывают бешеные дозы инсулина и героина.
И в рассказах все чаще мелькает слово «доброволец». Все больше людей, считающих, что их мертвым друзьям, родственникам или знакомым кто-то помог приобрести по дешевке билет в страну счастливой охоты. Несколько раз в разговорах упоминают и о художнице, рисующей трупы.
Я все больше убеждаюсь, что Юрико была права. Теперь даже у здравого смысла хватает ума не вступать в спор по пустякам. Правда, как обычно, есть одно существенное «но» — у меня по-прежнему ни одной зацепки. Ни конкретных имен, ни адресов, ни телефонов. Только слухи, догадки, предположения, версии. В общем, они дают неплохую картину происходящего, но толку от этого — zero. Все, кто мог сказать что-нибудь конкретное, мертвы.