— Ты начитался детективов…
— Очень тебя прошу — пока я не нашел Юрико, никаких газет.
— Ладно, — неохотно соглашается он.
— Обещаешь?
— Да.
— Обещаешь?
— Обещаю, обещаю… Что ты собираешься делать дальше?
— Не знаю. Есть еще несколько имен… Поговорю с этими людьми, может быть, что-то и всплывет.
— Держи меня в курсе.
— Да, конечно. Правда, я рассчитывал, что ты поможешь.
— Помогу, что за вопрос. Поговорю с ребятами из газет…
— Ты обещал.
— Да нет, подробностей рассказывать не буду. Узнаю, может, есть какие-нибудь материалы о той художнице… Если она занималась тем, чем занималась, наверняка хоть пару строк об этом написали. Может, удастся выяснить, как ее звали. В общем, поинтересуюсь, что и как. Полиция опять же… Есть у меня там несколько знакомых… Знаешь, это очень интересное дело. Даже не представляешь, насколько интересное — задумчиво говорит он. — Только держи меня в курсе. Звони, как только что-нибудь узнаешь. Не хочу, чтобы ты тоже исчез.
И вешает трубку, забыв сообщить мне о состоянии здоровья нашего дорогого родственника. Такого с ним не было давно. Последний раз — когда он высказывал свои соболезнования по поводу гибели моей жены.
Завтра меня ожидает встреча с парнем по имени Куроки Тецуо. Мне рекомендуют его как большого специалиста по суициду. Восемь попыток — это о чем-нибудь да говорит. Настоящий эксперт. Во всяком случае, так мне сказала девчонка с перебинтованными запястьями, которая в больнице-то и познакомилась с ним. Он там что-то вроде местной легенды. Кумир малолетних психов, шантажирующих родителей и друзей посредством липовых суицидов. Можно сказать, гуру, показывающий личным примером, что убивать себя можно дважды в год, добиваясь главного приза, о котором мечтает каждый уважающий себя придурок — чужого внимания к своей персоне. Еще она рассказала, что гуру отсидел три года в Футю за наркотики и пристрастие к опустошению чужих банковских счетов через Интернет. Разносторонний паренек.
Ноги решили, что рассчитывать на мое сострадание бесполезно, и начали заживать. Покрытые коростой подошвы теперь только зудят, словно под коркой омертвевшей кожи сходят с ума сотни муравьев. Запасы наворованных продуктов подходят к концу, деньги тоже. Поэтому весь день я провожу в заботе о миске риса, и только к концу дня добираюсь до дома на северной окраине Токио, в котором живет Куроки Тецуо. Обычный многоквартирный дом, где квартиры по размерам ненамного превосходят встроенный шкаф. Дешевое общежитие, последнее убежище проигравших в войне с обществом развитого потребительства.
Я поднимаюсь по металлической лестнице на пятый этаж. Стены на втором разрисованы граффити. На третьем — окурочный Клондайк, выше — два шприца, зафутболенные в угол. И повсюду запах дешевой жареной рыбы и прогорклого масла, запах тяжелый, липкий, грязный. Если слово «грязный» можно применить по отношению к запаху. Впрочем, ничего другого я не ожидал.
Мне открывает полуголая девица с заспанными глазами и синяком на плече. На левой груди маленькая татуировка в виде ящерицы. Ящерица упорно ползет к темно-коричневому соску.
— Тебе чего? — спрашивает девица.
— Тецуо дома?
Она молча разворачивается и исчезает в комнате. На ляжке у нее тоже синяк, уже пожелтевший. Я захожу в квартиру, воняющую застарелым потом, грязным бельем и травой.
У Тецуо отвислый живот, одутловатое лицо и заплывшие глазки, а над всем этим — короткий ежик волос. Похоже, будто к голове щетиной вверх приклеена обувная щетка. Судя по тому, как горели глаза у той девчонки с бинтами на руках, гуру должен бы выглядеть посмазливее. А так он больше похож на хомяка, страдающего хроническим похмельем, чем на кумира суицидально настроенной молодежи. Единственное, что указывает на его склонность к суициду, — тонкие белые шрамы на запястьях. Их много, наверное, с десяток. Упорный парень.
Мы сидим на крошечной кухоньке. Везде немытая посуда с засохшими остатками еды. Везде грязные одноразовые стаканчики. Везде мусор, окурки и какие-то детали от компьютера.
— Хочешь джойнт, братан? — спрашивает Тецуо, сворачивая косяк.
— Нет, спасибо.
— Выпить?
— Есть виски?
Он достает из шкафчика бутылку Nikka, на дне которой что-то плещется. Долго ищет чистый стакан, но потом машет рукой: