Я решила покончить с этим. Сейчас я вижу мир таким, каков он есть… И знаете, у меня больше не осталось страхов. Теперь хочу избавить от страха и других людей. Поэтому пишу смерть без всяких прикрас.
Я изучил карпа до мельчайших деталей. Сосчитал все трещинки и сколы, царапины и вмятинки. Больше ничего интересного я там не найду. Поднимаю голову и смотрю на Муцуми. Вижу ее четкий профиль, идеальной формы нос, аккуратный подбородок, восхитительную форму губ. Она кажется мне ненастоящей.
И все-таки, она действительно ненормальная. Даже без этих бредовых рассуждений можно понять, что голова у нее не в порядке.
— Знаете что, — хихикает вдруг она, — а давайте его поймаем?
— Кого?
— Ну, человека, про которого вы рассказывали мне по телефону. Это наверняка какой-то псих…
— Так вы знаете его?
— Нет, не знаю… Вернее, слышала о нем кое-что, но где его можно найти сейчас, понятия не имею.
Я молчу, пытаясь оправиться от того, что с некоторой натяжкой можно назвать — шок. Все это время она водила меня за нос. Заговаривала зубы. Я почти поверил, что она ничего не знает. Почти поверил, что мне придется начинать все сначала. Поверил, что зашел в тупик, свернув не в том месте.
— Странно, между прочим, — говорит она, глядя в окно на запущенный сад. — Несколько человек знают то, что знаю я. И никто даже не попытался что-то с этим сделать. Почему так? Что нам мешает поднять на ноги полицию или собраться вместе и найти убийцу?
— Он похож на призрака, — отвечаю я.
— Да, очень правильно, хотя и немного напыщенно.
— Извините.
— Ничего. Скажу вам честно, мне кажется, моя младшая сестра тоже не сама решилась на самоубийство. Подозреваю, что он помог ей. Мне тогда показалось странным, что уравновешенная жизнерадостная девушка буквально за несколько дней превратилась в особу с суицидальными наклонностями. Но тогда я подумала, что мои подозрения беспочвенны… Мало ли чего я не замечала. Мы с ней не были особенно близки, хотя, конечно, по-своему любили друг друга. А потом я несколько раз услышала слово «доброволец» и после этого людей, произносивших его, не стало. Точь-в-точь, все как вы рассказывали. Я хотела разобраться, но понимала, что одной мне не справиться. Теперь нас двое. Можно попробовать. Есть, правда, одна сложность… Я почти не выхожу на улицу последнее время. Так что поиски — на вас, я же могу дать кое-какую информацию. Например, адреса людей, которые, как я знаю, встречались с тем человеком… И остались в живых.
Что-то не нравится мне в ее словах и в тоне, которым они произнесены. Но понять, что именно меня настораживает, не могу.
— Впрочем, это ваше дело, — она тушит сигарету в керамической пепельнице. Пепельница в виде открытого женского рта с ярко накрашенными губами-бортиками. — Можете не соглашаться. Вы знаете, что ему требуется в среднем три недели, чтобы довести человека до точки?
Она произносит это так, как я бы сказал: «Вы знаете, что первый презерватив был изготовлен древними ацтеками в четырнадцатом веке до нашей эры из рыбьего пузыря?» или: «Вы знаете, что каждую секунду в мозге человека происходит не менее ста тысяч химических реакций?» Именно таким тоном она это и говорит.
А потом глядя в окно, спрашивает:
— Почему вы все время молчите?
Она оборачивается ко мне, и я снова не могу найти ни одного изъяна в этом лице. Чтобы избавиться от унылой тоски, навалившейся на меня, я отвечаю:
— Потому что не знаю, что сказать.
— Но вы хотите найти Юрико?
— Да, хочу.
— Тогда нам нужно взяться за дело вдвоем и найти этого человека. Найдем его, найдем и Юрико. Согласны?
Что же мне не нравится в ее словах? В этом чересчур резком переходе от полного отрицания к абсолютному согласию? Она чокнутая, это точно. Но только ли в этом проблема?…
Или все дело в том, что она на несколько минут заставила меня забыть о мертвой жене?
Трудно доверять человеку, который лишает тебя единственного оправдания собственного бессилия. Вообще трудно доверять тому, кто чего-то тебя лишает. Пусть даже иллюзий…