— Сложно было? — спрашивает она, морщась от горечи.
— Да не очень. Он был, в общем-то, готов. Просто мы свалились неожиданно. Сама понимаешь, так вот, спросонок сложно решиться на такое.
Он глубоко затягивается.
Я стою со скованными руками и подумываю о том, что мне сейчас тоже не помешал бы пистолет с одним патроном. Черт с ним, с Такэо, пусть дальше занимается своими делами, плевать… Но вот мне жить больше не хочется.
Слюнтяй, сказала Юрико. Еще какой!
Я вспоминаю свои ощущения, когда окрик Такэо заставил меня поджать хвост, и мне хочется блевать от отвращения к самому себе.
Из-под двери студенистой медузой выползает тяжелый запах кроличьей шерсти. Мое сердце начинает стучать мелко и дробно. Маленький мясной комочек, бешено сокращающийся из-за избытка адреналина в крови. Кролик уже там, уже готовится отведать очередной мясной морковки.
А эти идиоты, мои ненормальные спутники, ничего не чувствуют. Для них существует только запах дыма от сигареты Такэо, да приторный аромат Shisheido Yamamoto его сестрички. Им невдомек, что Кролик-мясоед в нескольких шагах от них, довольно скоро он доберется и до них.
Хрум-хрум, Такэо. Хрум-хрум, Муцуми. Хрум-хрум, все остальные… Эта тварь никогда не бывает голодной. Но никогда не бывает и сытой. Наверное, потому, что нас много, но мы слишком маленькие для него. Так, на один укус. Приходится жрать постоянно.
— Что-то он долго, — недовольно говорит Муцуми.
И в этот миг раздается выстрел, а секунду спустя — стук падающего тела.
— Бэнг-бэнг, — удовлетворенно кивает Муцуми.
В машине меня начинает трясти так, что зубы того и гляди начнут крошиться.
— Выпей, — протягивает бутылку Такэо. — Это с непривычки.
— Пошел ты, — отвечаю, но бутылку беру и делаю несколько глотков.
Дрожь не унимается. Я потираю онемевшие от наручников запястья. Я обхватываю плечи руками. Я пытаюсь припомнить хоть какой-нибудь дерьмовый факт из биологии, геологии, астрономии или ботаники, но ничего не приходит на ум. Перед глазами стоит то, что я увидел, когда зашел в эту чертову комнату.
— Знаешь, когда-нибудь я тебя убью… — говорю. — Не знаю, скоро или нет, но убью обязательно.
Такэо хмыкает, достает из кармана телефон и набирает номер. Ждет какое-то время, потом нажимает на сброс.
— Ну что, поехали? Все готовы? — спрашивает он.
Никто не отвечает. Наглотавшаяся таблеток Муцуми сидит в отключке, Юрико задумчиво смотрит в окно. Она даже не слушает свой плеер. Просто сидит и смотрит в темноту.
Такэо выжимает сцепление, и мы продолжаем свое движение на запад по шоссе №***. К какой-то неизвестной мне цели.
Глава 19
— Ты знаешь, что люди научились убивать себя задолго до того, как покорили огонь? — спрашивает Такэо.
Снова дежа вю. Однажды виденное. Ничего не меняется, все идет по кругу. Та же машина, тот же сизый дым от короткой толстой сигареты Camel в зубах Такэо, те же разговоры. Муцуми с Юрико дремлют на заднем сидении. Я им завидую, они не слышат разглагольствования этого парня.
— На самом деле. Поначалу самоубийство не одобрялось — этот поступок наносил ущерб общине. Потом стало проще. Самураи вспарывали себе животы, поспорив о том, у кого красивее меч… После того, как мы стали оглядываться на Европу и принялись вкалывать, как одержимые, на благо страны, количество самоубийств свелось к минимуму. Сейчас мы снова переживаем эру суицидов. По статистике, самоубийство почти во всех развитых странах стоит на третьем месте после смерти от старости и смерти от несчастного случая. Как тебе такое? Войны, эпидемии — все то, что в прошлом, являлось основными причинами гибели людей теперь не попадают даже на призовое место.
Он открывает окно и выбрасывает окурок. В салон врывается свежий ночной воздух, пахнущий морем. Мы огибаем справа город Хатинохе. Океан совсем близко, если остановиться и заглушить двигатель, можно будет услышать его рокот…
— Каждый год двадцать пять тысяч японцев убивают себя. Количество попыток — в семь раз больше. Кроме того, как правило, статистика самоубийств сильно занижена. Считаются только явные случаи…
— Вроде Рэя? — спрашиваю я.
— Да, — кивает Такэо. Лицо у него абсолютно серьезное. — Так что можно смело умножить двадцать пять тысяч на два. Это эпидемия. Даже больше — тенденция… Знаешь, почему так происходит?
Вопрос риторический. Я демонстративно зеваю.
— Мир стал слишком большим для человека. Нам кажется, что мы его контролируем благодаря атомной энергии, электричеству, беспроводным сетям и прочей чепухе. Но, на самом деле, все наоборот. Мы всего лишь винтики гигантской машины… Несмотря на крики борцов за права человека, человеческая жизнь обесценивается с каждым днем. Нас слишком много, мы все почти одинаковы… Исчезновение одного винтика никого не волнует, потому что на его место тут же встанет десять. И каждый винтик постепенно начинает по-настоящему в это верить и переосмысливать ценность собственного существования.