Выбрать главу

Клац! Двухрядная никелированная обойма ложится на стол.

— Но это не так. Гуманизм тут ни при чем. В древности жизнь человека представляла собой подлинную ценность. Не только для него, но и для всей общины. Гибель одного из членов племени уменьшала шансы на выживание всего племени. Древний охотник знал, что родичи зависят от него, что его гибель поставит под угрозу жизни еще десятка людей… А что изменится для живущих, если умрешь ты или я? Подумай об этом.

Клац! Такэо передергивает затвор и нажимает на спусковой крючок.

— Сейчас смерть миллиона человек не нарушит даже привычный образ жизни и уровень комфорта остальных членов племени. Нас слишком много, и все мы взаимозаменяемы. То, что преподносится как гуманизм, на самом деле — естественный результат обесценивания жизни отдельного человека.

Клац! Затвор из нержавеющей стали, обработанный мелонитом, отделяется от рамки.

— Раньше убийца карался смертью вовсе не из-за кровожадности судей. Страх перед суровым наказанием должен был остановить человека от нанесения непоправимого ущерба своему роду. Сейчас закон защищает не жертву, а убийцу. Закон говорит: да, парень выпустил кому-то кишки, и, чтобы он больше этим не занимался, мы изолируем его на десять лет от общества. Наказание несоизмеримо с тяжестью преступления. Не находишь это странным? Не думаешь, что здесь есть подвох?

Клац! Звук издает вынимаемый из затвора направляющий стержень с надетой на него возвратной пружиной.

— Страх перед наказанием ослабевает. Значит, решиться на убийство гораздо проще. Таким образом, наш гуманизм идет на пользу убийце, а не жертве. Я охотнее пойду убивать, если знаю, что меня всего лишь посадят. А все потому, что жизнь отдельного человека не представляет больше реальной ценности. Все разговоры о правах человека — пустая болтовня. Ценность жизни сейчас — это соображения философского или морально-этического плана. Пустая теория. Практически, она стоит меньше, чем этот пистолет, с помощью которого я могу ее отнять у кого-то.

Клац! Ствол вынимается из затвора и ложится рядом с остальными деталями на розовую тряпку.

— Пройдет несколько сотен лет и убийство будет поощряться. Конечно, оно будет упорядоченным. Убивать будут не всех подряд, а представителей определенных социальных групп, или национальностей, или вероисповеданий, или половой ориентации. То есть какой-то принцип отбора жертв, безусловно, будет… У нас же правовое, гуманное общество. Никто не позволит пустить дело на самотек. Но факт останется фактом — убийство перестанет быть преступлением. Возможно, заниматься этим будут специалисты-профессионалы, возможно, убийца — станет выборной должностью, а может быть, это будет доступное простым людям развлечение — получил лицензию и вперед. Все идет именно к этому.

Такэо принимается протирать детали ветошью, пропитанной оружейной смазкой. Неторопливо, плавно, бережно… Я бы сказал — любя. Чем-то все это напоминает мне половой акт.

— Перенаселение, окончательная замена человеческого труда машинами, истощение природных ресурсов, дальнейшая гуманизация общества — все это приведет к тому, что жизнь обесценится совсем. Представь себе мир, где правительство вынуждено проводить регулярные зачистки в городских трущобах. Мир, где любимая забава элиты — сафари в районах для бедных. Мир насильственных абортов и умерщвления младенцев с ДНК, не соответствующим стандартам.

Клац! Чистый смазанный ствол четко встает на свое место…

— Ты бы хотел, чтобы твои дети жили так?

Он кладет собранный пистолет перед собой, достает Camel и закуривает. За окном уже темнеет и тени, которые отбрасываем мы, медленно тают, сливаются с той, большой темнотой.

— Ты часто спрашивал, чего я добиваюсь, чего хочу… Так вот я хочу, чтобы мир, о котором я тебе рассказал, остался лишь страшной фантазией. Убивая кого-то, я борюсь за возвращение человеческой жизни ее первоначальной ценности. Я не спасаю человечество, я спасаю человека.

Он замолкает, и в наступившей тишине слышно, как посапывает во сне Муцуми.

Юрико отрывается от окна и направляется к двери. Она ступает почти неслышно. Этакое ссутулившееся привидение.

— Ты куда? — спрашивает Такэо.

— Хочу покурить. Сигареты остались в куртке, — не останавливаясь, отвечает она.

От ее голоса у меня по спине бегут мурашки. Это тихий шелест сухих листьев на осеннем ветру. Это далекое многократно повторенное эхо. Это голос призрака.