Занося на нее мускулистое бедро, Митч что-то потрясенно проворчал, как человек, которому наконец удалось переломить ход жизни. Чанья ощущала на себе вес его правой ноги и чувствовала, как уходит из мышц скованность. Одна за другой они раскрывались, точно соцветия, и теряли ту безумную энергию, сумасшедшую силу, которую Будда называет источником кармы, а следовательно, причиной всех страданий. Чанью поразило (старушка в самом деле кое-что смыслила в жизни), что она в этот миг испытывала одно-единственное желание — находиться рядом, словно сама приняла опиум. Какое это было наслаждение — отдаваться во власть выпушенного на свободу мужского торнадо и одновременно с Митчем переживать катарсис! Так они лежали целых десять минут. Тернер смотрел на завитушки раковины ее правого уха, а она прислушивалась к его дыханию. Чувство покоя разгладило искаженные мукой черты лица.
Трудно переоценить, какое действие оказало на Чанью это мгновение: внезапно выражение его лица стало обычным, человеческим. Ведь она целый год считала, что этот гигант, это существо — фаранг — отличается от всех остальных. И вот произошло превращение, благодаря которому американец вернулся в сообщество людей. А это значило, что все случившееся до сих пор было просто формой безумия, тупиковым заблуждением белого, ходячим доказательством неспособности белого общества повзрослеть. Чанья оказалась потрясена. Наконец девушка нашла в себе силы стряхнуть с себя его ногу и перекатить Митча на спину. Он еще с минуту не выпускал ее, посмотрел невидяще в глаза и прошептал:
— Мардж.
— Что, Гомер? — Она попыталась как можно точнее, несмотря на тайский акцент, изобразить выговор героя мультика.
Мимолетная ухмылка, и он провалился в некое загадочное пространство, куда ей дороги не было. Чанья положила под голову подушку, натянула на себя одеяло и оставила его там, куда занесло. Через восемь часов он вынырнул обратно, восхитительно посвежевшим и в безмятежном расположении духа.
— Опиум, — призналась Чанья. — Я подсыпала тебе в вино опиум.
Эта новость нисколько не поколебала его безмятежности. Как и предсказывала старуха, Митч попросил еще.
ГЛАВА 41
Как тебе правится, фаранг, сначала найти в жизни что-то хорошее, а затем все испортить излишествами! В золотые деньки опиума джентльмен ограничивался парой трубок за ночь, мог дожить до ста лет и исправно выполнял дневные обязанности, уверенный, что вечером на диване его ждет экзотическое отдохновение от повседневных забот. Одному Будде известно, откуда взялась мысль, что ничем не нарушаемая монотонность — естественное и полезное состояние пытливого ума. Никто не утверждает, что мак — ответ на все жизненные вопросы. Это всего лишь перерыв в бесконечной работе ума. Никто не предлагает целый день оставаться под кайфом.
После того опиумного дебюта Чанья еще несколько раз ездила к Митчу. Наркотик почти совершенно вытеснил ее и стал главным предметом его вожделения. Он требовал все больше опиума, научился курить трубку, а она привыкла к его затуманенному, устремленному в никуда взгляду. Но наградой стала новая волна нежности и благодарности. Из глубин обретенной Митчем безмятежности родился совершенный любовник и муж, хотя их сексуальная жизнь потеряла былую напряженность. Но и это оказалось не так плохо. Чанье пришлись по вкусу наполненные смыслом минуты тишины, когда на смену навязчивой идее фарангов наполнять пространство всяческим шумом пришло восхитительное ничто.
В каждую последующую поездку она, хоть и с тяжелым сердцем, брала все больше опиума. Старуха забеспокоилась, видя, какое количество наркотика требуется фарангу. Она не считала себя торговкой дурью — просто лечила людей травами, что было частью ее традиционной культуры и соответствовало роли деревенской старухи. В конце концов она предупредила Чанью, что больше не станет продавать опиум. Не хватало только, чтобы ею занялась какая-нибудь служба безопасности белых или потребовали делиться местные копы. Чанье пришлось сказать Митчу, чтобы он уезжал, поскольку больше не может доставать наркотик. Но в ее судьбу вмешался случай.