Оружия у кадровой части оказалось достаточно, чтобы держать оборону — пассивную и оттого долгую. На высших точках монастыря «добровольцы» выставили три пулемета, в каждом окошке спряталось по винтовке. Съестных запасов в монастыре при экономном расходовании хватило бы на месяц.
Упрямство офицерского взвода было объяснимо: крутизна и узость речного берега, над которым нависала монастырская стена, имевшая здесь хозяйственные ворота, не давали чоновцам выстроить со стороны реки мощный осадный ряд, поэтому ночью в этом месте вполне мог произойти прорыв с дальнейшим форсированием реки на монастырских лодках, предусмотрительно утянутых с береговой воды за стену. Причем убегавшим совсем не обязательно было причаливать сразу к противоположному берегу, где прямо напротив монастыря уже стоял чоновский пулемет, можно было плыть по течению дальше и выходить на сушу в любом удобном месте. Лесистые берега не позволили бы преследовать беглецов. К тому же, ЧОН, хоть и сформирован из членов и кандидатов партии и лучших комсомольцев, но все же это не армейская часть, искушенная опытом войсковых операций, а только военно-партийный отряд, созданный для помощи Советам в борьбе с контрреволюцией.
Обстоятельства заставляли проявлять одновременно осторожность и решительность. Состоялась небольшая перестрелка: чоновцы сделали несколько выстрелов из пушки, не причинив существенного вреда укреплениям противника, лишь пробив один из куполов, — с той стороны ответили пулеметным огнем. После проверки боем командование ЧОН приняло единственно верное решение: не вступая в дальнейший плотный бой, который мог только усилить решимость мятежников и ускорить попытку прорыва обороны, совершить быстрые и результативные переговоры, дабы выманить до заката осажденных из монастыря, ставшего крепостью.
Естественно, мятежников немедля пустили в расход, после того как они, согласившись с условиями перемирия, гарантировавшего жизнь всему взводу и монахам, и беспрепятственный уход их на все четыре стороны, открыли главные ворота монастыря и, сложив оружие, сдались. Ведь нельзя было оставлять эти сотни зерен контрреволюции, которые могли развеяться по Советской республике, сея смуту, удесятеренную дурным примером безнаказанности избежавших возмездия бунтарей, как и рискованно было этапировать огромное количество заговорщиков в губернию, учитывая близость фронта и сочувствие местного православного населения к священнослужителям. Так было доложено в губком.
Суд был скорым, по законам революционного времени. Повесили только настоятеля, остальных быстро расстреляли, применив все имевшиеся пулеметы, в том числе и трофейные. Добивали штыками и шашками. И все вместе. Тут уж крещеным партийцам и комсомольцам было не отвертеться, а то ведь поначалу даже отказывались расстреливать из винтовок, объясняя свое поведение тем, что не могут смотреть в глаза казнимым «божьим людям».
Уцелели только те из монастырских обитателей, которые по разным причинам отсутствовали здесь в дни восстания. Их пощадили, опять же, в воспитательных целях, дабы показать гуманность власти к тем, кто не проявляет к ней явной недоброжелательности.
С самого дня казни огромную братскую могилу суеверно обходили стороной, поэтому земля там до сих пор была неутоптанная и, лишь слегка осевшая, все еще дыбилась безобразными холмами в напоминание и назидание местному населению, ставшему после знаменитого расстрела самым мирным и покладистым в округе.
Монастырь был отдан в распоряжение комиссии по продразверстке, сейчас в нем стоял небольшой красноармейский отряд для охраны складских помещений укома, с чрезвычайными полномочиями по пресечению контрреволюционных проявлений.
Однако не бывает все хорошо: нескольким офицерам и монахам удалось скрыться еще до капитуляции и таким образом избежать казни. Они укоренились в лесистых местах, к ним присоединились все нездоровые силы: беглые воры, дезертиры, казаки и крестьяне, не смирившиеся с Советской властью. И теперь эти шайки, прозванные гайдамаками, не дают покоя… Заправляет бандой ротмистр с известной дворянской фамилией, а «комиссаром» при нем, судя по разговорам местных жителей, какой-то поп-расстрига из нездешних, лишенный церковного сана еще до революции и впоследствии дослужившийся от рядового казака до хорунжего…