Этот гул торжествовал в храме религиозного мракобесия, с живописанием мифических образов так называемых святых, которых человечество придумало для собственного духовного закабаления, для инструмента подавления человеческой воли, для господства своей малой части над своим же большинством. Два бывших раба-человека глумились над дремучим обскурантизмом, насиловали его, получая физическую и духовную усладу. Они сейчас приравнивали себя к выдуманным святым, к самому выдуманному богу, наиболее действенным способом — низвергая его до своего уровня: мы тебя сочинили, мы тебя и свергнем! Ты стал господином, но раб всегда мечтает избавиться от господства и стать свободным! Довольно! Миг избавления близок!
«Вот тебе, вот!..» — раскачиваясь, кричала Марта святому отцу, закатывая глаза.
«На тебе, на!..» — напирая, зажмурившись, кричал Иван в адрес святой матери.
И эти ритмично-судорожные движения, и эти выкрики наконец суммировались в победный вопль, в восторженное землетрясение, в сладостное опустошение и умильные слезы…
На рассвете, собираясь, Иван сказал:
— Марта, в дороге будь осторожна. Гайдамаки совсем озверели, никого не щадят.
Марта молчала.
— Марта, время такое, что каждый час может быть последним. Ответь поэтому: Марта, ты упорно не хочешь ребенка?..
Лохматая и постаревшая, вся в пшеничной шелухе, Марта села и закурила. Пожала плечами:
— Сегодня живем, завтра нет. Да и живем если, то, получается, не для себя. Не возражай! Ты ради кого вчера рисковал жизнью? Своей рисковал, чужой пренебрег… За голодающих горожан? За рабочий класс? За революцию?
— Да, за все это, сама знаешь, — хмуро перебил Иван. — За будущее. В том числе за будущее своих детей. А вообще, ты не на трибуне. А на мешках с хлебом… Будь проще.
Марта усмехнулась:
— Извини, с ночи запамятовала, что на мешках… Там простой была, а к утру загордилась… Помню, бабушка говорила: если живешь не совсем для себя, значит, бог в тебе есть! Это про тебя?
— Ты мне брось! Сбой у тебя, что ли, по агитаторской линии? Новая установка пришла? При чем тут бог? Зубы-ка не заговаривай! Иметь детей — естественное, звериное, если хочешь, желание. К религии напрямую не относится.
Марта с вызовом посмотрела на Ивана, чего он за ней раньше не замечал, будто за ночь избавилась не только от божьего, но и от любого человеческого на себя посягательства.
— Вдруг меня убьют, парниша? Разграбят обоз и убьют. Или тебя, или того, под кем буду завтра… Да-да, не коробься! Сегодня я здесь, а завтра партия, может, опять в Одессу пошлет или за Урал. Кому нужно будет твое произведение?
— Сына хочу, товарищ Марта, — грустно выдохнул Иван, казалось, покоряясь Мартиной решимости и определенности. — Имя уже давно придумал. Новое имя, наше! Ким.
— Почему Ким?
— Коммунистический интернационал молодежи… Создается такая организация при Коминтерне.
Марта хмыкнула:
— Я делаю вывод, что для тебя возможный ребенок, допустим, Ким, вторичен по отношению к… к его расшифровке! И вот прежде всего ради этой рас-шиф-ров-ки, — Марта усмехнулась, — ты, получается, и рискуешь своей жизнью? Приносишь ее в жертву? Кому? Идее? — она задрала голову, завертела ею в разные стороны, указывая на расписанные стены. — Вот тоже идея. Но над любой идеей, даже, казалось бы, величайшей, найдется кому поглумиться…
Марта поняла, что несколько запуталась, и уже улыбнулась, готовая свести разговор к шутке, чего, впрочем, и требовал обещавший быть трудным день, как и любой день в их нынешней жизни. Но она опоздала с шуткой.
— Нет! — зло выкрикнул Иван, свирепея. — Нет, шлюха портовая!
Он зашарил вокруг…
Марта испуганно вскрикнула, вскочила, подалась к двери спиной.
Иван пошел следом, размахивая кулаками и крича, жилы вздувались на красной шее:
— Нет!.. Нет, подстилка расчетливая! Я тебя разгадал наконец-то! Ждешь, когда попадется поумней да попородистей, поносатей? А-а!.. Вон оно что! Я к тебе, получается, всей душой, я ради тебя… с тобой… Мы вместе над моим глумимся, над тем, во что родители и деды верят! И это я предложил! И это я, а не кто-нибудь, позволил! Не только оттого, что против религии, а и из-за тебя, чтобы страх твой вековой, животный унять… Без оглядки на прошлый день, без опаски за завтрашний… Русский Иванушка-дурачок… А вот теперь в свою очередь ты этому дурачку хотя бы скажи, да только глаз своих хитрых, бесстыжих, дешевка с Молдаванки, не отводи! Но учти, что на этот мой вопрос ответить — не о любви охать. Скажи, Марта… Скажи-ка, любовь моя погибельная! Ты меня в синагогу позовешь, свет Абрамовна, сделать то же самое? А?.. Что вылупилась, как кол проглотила? А поехали-ка в Одессу! А зайдем-ка в первую синагогу! И там отрекись-ка от своего, поглумись-ка над своей культурой, над своими предками!.. Помочись-ка на Тору, или как там у вас, на Талмуд! Чтобы видели все твои Исааки, Сары, Хаемы и Абрамы!.. Нет? Не сможешь? Понимаю, тебе ужасно о таком даже подумать, у тебя от этого ужаса аж шары из глазниц лезут! А вот когда у России глаза выскакивают — вам не страшно? Наоборот, очень даже хорошо и полезно для ваших козлов трясущихся, бородачей в черных шляпах! Вот в этом ваша подлая суть! Вот зачем вам революция!.. Вы революцию называете моей, нашей. А втайне полагаете ее своей! Ради ваших шкур, получается, в Россию стреляем, храмы дырявим, сами себя душим, а вы и довольны, лапками потираете!.. Да ты сама ни на каплю не веришь тому, к чему агитируешь с трибун! Агитаторша, видите ли, пламенная! Для тебя революция — не мать, как для меня, Иванушки-дурачка, а инструмент! Да вам хоть чего, лишь бы погромов не было! От страха, от вечного страха вы такие живучие, озлобленные и революционные, ко всему приспособленные! Только забудешься, только посчитаешь вас соратниками, так вы и вопьетесь в артерию! Кровопийцы!.. Паразиты!.. Но — погодите! Не отдадим мы вам нашу революцию! Очухается революция от вас, да так очухается, что вы первые ее и проклянете! И побежите, как тараканы, по щелям!..