— Как же, — усмехнулся Иван, — зашьешь! Болтаешь гораздо лучше!..
Правда: шила Марта, как Иван стрелял, плохо. Хоть и в годах уже — старше Ивана на десяток лет, чуть ли не в матери годилась. «Одесская гулена, портовая шалава, наводчица», — так клеймил ее Иван в частые минуты гнева — но она все ему прощала. Ласковая, добрая, чудесная женщина. И, как все женщины, жалостливая и противоречивая. Ах, революция, кого только ты не мобилизовала в свои жестокие ряды!
Марта, переходя в наступление (ох уж эти женские хитрости), сделала вид, что обиделась на последние слова, и как будто не было всего предыдущего разговора.
— Зато стреляешь ты хорошо, Марта, — поправился Иван. — Дырки сейчас делать нужнее, чем заплаты лепить! — и засмеялся по-ребячьи своей шутке.
И для них уже обоих — как будто не было сегодняшних смертельных волнений, смертельных дел.
А как иначе в такой жизни!
Ведь вот завтра она, верная подруга и соратница, поведет обоз с недельным сбором зерна в уезд, а он, Иван, останется здесь, в волости. День кончается, выходит одна только ночь в остатке… Одна из — или последняя из… Поэтому: ладно, заметано. Были сегодня неприятности, да все вышли. Забыть!
Да и вечер, будто живой, понимает, предвещает хорошее: радостный пожарный закат, небо — словно клюквы надавили да по своду размазали… Солнце — как красное сказочное яичко, примяло у горизонта лесную гряду… Ладная нынче осень, теплая, не дождливая. И теплую зиму пророчит, по местным приметам… Эх, с какой радостью поверил бы вдруг Иван, вовсе не суеверный, в приметы! Загадал бы желание: добрый закат — не только б к теплой зиме, не только б к урожаю, но и к добру бы для всего рабоче-крестьянского народа матушки России, вздыбленной, истерзанной, избитой…
Но, увы, верится только на ближнее — на час, на день, на сутки… И то — из того, что видится, слышится, знается… Ведь чудес не бывает! Вот и сейчас: уверен Иван, что закончится день — только этот, осязаемый день! — удачно, что не сунутся к обозу гайдамаки.
Гайдамаками здесь прозвали лесную банду из белогвардейцев, казаков, бывших монахов и даже безродной бедноты. Главное дело ватаги — нападение на продуктовые обозы. Уничтожают, с показной жестокостью, сопровождающих, награбленное частью забирают себе, частью отдают крестьянам, то есть, по их словам, возвращают народу.
Иван подозревает, что местные крестьяне, особенно казачья их часть, состоят в устойчивом сговоре с гайдамаками. Как же иначе объяснить, что нападают разбойники вблизи сел и деревень, а население с охотой разбирает добро с обозов после того, как там отработают эти заплечных дел мастера; и все нападения проходят шито-крыто: свидетелей нет, шайка как испаряется!..
Но вот они уже и дома: кончился лес, показалась полуразрушенная колокольня на берегу реки, издали рябая из-за многочисленных выбоин, следов от снарядов и пуль — от недавних боев, когда пришлось силой и хитростью выкуривать из монастыря засевших там офицеров из Добровольческой армии, поддержанных монахами. Сейчас в монастыре располагался волостной склад продразверстки, в котором уже несколько месяцев дневал и ночевал Иван, выполняя задание партии.
Сегодня его отряд хорошо поработал, и пела душа в уставшем теле: еще один рывок, еще один шаг к светлому будущему!..
2. Софист
Свежая идея, как всегда, пришла не к Анатолию, а к его более решительному соседу по комнате в общежитии — Стасу, хроническому должнику, любившему слабый пол и мелкий шик в ресторанах в периоды относительного материального благополучия.
Справедливости ради, названные качества были не самой большой достопримечательностью Анатолиева сожителя. Например, будучи посредственностью в строгой области точных наук, Стас своеобразно заблистал на раздольной ниве общественных дисциплин: никогда не уча философию как предмет, на семинарах он так загонял в угол преподавателя-философа, что этот «фил» вскоре стал величать Стаса «товарищем софистом» — раздражение, замешанное если не на уважении, то уж точно на признании способностей речистого демагога и, порой, сущего словоблуда. Коллеги по курсу перевели индивидуальную оценку в коллегиальный приговор: прозвище «Софист» вскоре стало вторым именем Стаса.
На последнем экзамене «фил», завидев в числе экзаменуемых Стаса, миролюбиво предложил: «Ладно, товарищ софист, давайте вашу зачетку, ставлю „удовлетворительно“, согласны?.. — и пояснил: — Просто не хочется портить себе настроение». Стас поломался для вида и согласился. А уж что он стал вытворять на дисциплине «Научный коммунизм»!.. Видимо, с тайной целью получить в результате такую же «заслуженную» тройку. Подозрения однокашников имели под собой почву. Но куда было деть, в какой грунт, в какую землю воткнуть в качестве саженца, кураж Софиста, если после его вопросов, и особенно его фантастических предположений, якобы следующих из непререкаемых «основ», «коммунист» начинал краснеть, заикаться и поглядывать на дверь… Плоды такого саженца-дичка могли дать не только кислоту, но и горечь… Впрочем, все плюсом шло в опыт будущего садовника, даже минусы.