Но одно проявилось отчетливо: Борис стал фаворитом Жульен Ибрагимовны, ибо, насколько ее знали, только фаворит мог стать завхозом — ответственным за все материальные ценности, находящиеся на подотчете директрисы, — работа, которую она до этого совмещала в ранге руководителя. Она и сейчас демонстративно обходилась с Борисом в новой должности, как с прежним кочегаром, грубовато, но именно в этой грубоватости все прочитывали замаскированную нежность… Все подметили также, что Борис сменил не только одежду, во взгляде бывшего зэка появились высокомерие и услужливость одновременно, что свойственно всякой номенклатуре. Впрочем, он пока продолжал выполнять работу истопника: нового человека еще не приняли, и кому-то нужно было поддерживать круглосуточное банное тепло. Таким образом, некоторые ночные смены доставались новоиспеченному завхозу.
Кочегару (этой ночью дежурил Ким) было велено топить, как днем, поэтому в моечном зале, который сегодня пребывал в роли банкетного, скоро стало жарко. Гайдамак подала пример освобождения от одежд, и все, кроме Анатолия и Бориса, быстро, без лишних разговоров, как, видимо, делали это уже десятки раз, последовали ее примеру. Но и Анатолию с Борисом вскоре пришлось остаться в одних плавках, чтобы «не довлеть своей порядочностью над компанией», как сказала Жульен Ибрагимовна, которая и в купальном гарнитуре выглядела более «убедительно», чем все остальные, и не только потому, что служила сейчас тамадой. Осанка, голос и даже ярко-синий купальник с красными молниями — все это горело, сверкало, полыхало. И, несмотря на часто провозглашаемый тост: «За наше банное равенство!» — все понимали, кто в доме хозяйка. В частности, хозяйка пресекала предложения механика и завхоза, блестевших глазами на обеих кассирш, выпить на брудершафт: «Я, как директор, разврата в нашем благородном обществе не допущу!.. С женами будете на брудершафт пить, мерины!»
Самым сильным для Анатолия впечатлением (даже сам факт всеобщего обнажения уже почти ничего не значил) были наколотые тела директрисы и завхоза.
Если татуировок на неожиданно свежем и еще упругом теле Жульен Ибрагимовны было немного — на животе изображалась ладонь с голубем на фоне решетки и солнца, а бедро украшала поникшая головой змея, обвитая вокруг кинжала, — то Борис был, что называется, синим… Многого, ввиду большой кучности рисунков, было не разобрать, и для Анатолия проявились только некоторые картинки: на плече — кошачья голова в цилиндре, на спине — убегающий и оглядывающийся черт с мешком, на бедре — церковь на ладони с множеством куполов, под коленом — колокольчик, обвитый колючей проволокой, и на груди — большой крест…
Компания довольно быстро разогрелась.
В зал даже пригласили Кима, правда, ненадолго и в особом, несколько приниженном качестве: ему позволено было лишь постоять возле стола, выпить рюмку водки, легко закусить, — после чего Гайдамак проводила его до двери, давая какие-то указания по роду работы.
Анатолий заметил, что механик и завхоз быстро и как-то одновременно потеряли интерес к женской половине. Сейчас механик, став перед завхозом на колени, пьяно впихивался, тыкался в «святую» крестастую грудь нового приятеля:
— Ты, коллега, вовсе не Борис!.. Не спорь!.. Ты Григорий… Воскресший!.. Ты Юльку уже загипнотизировал… Ты укажешь нам всем дорогу!.. Прсти нас заблудших…
«Коллега» поглаживал приникшего механика по лысине и глумливо улыбался, блуждая невидящим взглядом по «банкетному» залу.
Зоя присела рядом с Анатолием и, обняв его за талию, ухмыляясь так, чтобы не видела Жульен Ибрагимовна, которая что-то выговаривала второй кассирше, шепотом считывала картинки с татуированных телес:
— Жульенка… Голубь — бывшая малолетка… Змей башкой вниз — завязала воровать…
— Откуда ты все это знаешь? — удивился Анатолий.
— Ой, подумаешь, да у нас пол-улицы сидело! Да и у меня… Та-ак, Бориска завертелся, вот, ага: эполет — тюрьма дом родной… А это что там под сиськой? А, за кражу… Котяра — было счастье, да черт унес… Сроки: раз, два, три… Да ну их! На меня лучше смотри… Брудершафт? Ну? Пока Жульенка не смотрит?.. Все, опоздали… — она громко и радостно обратилась к директрисе: — Ульяна Абрамовна! А у нас тост созрел! За нашу маму! За чудесную маму нашей любимой бани!..