На душе тревожно, тяжесть, а стук сердца отдается во всем теле.
В дверь постучали.
Нянечка, боясь открыть, позвала истопника.
— Кто там? — грозно крикнул истопник, обращаясь на ту сторону двери, прикладываясь к ней ухом.
— У!.. Мм! Мум!
— Отзовись, а то армейца кликну!
— Ммы!.. Ум!..
Нянечка сбегала к окну. Вернулась успокоенная:
— Баба, вроде, с дитем. Отвори!
Истопник открыл, впустил женщину в лохмотьях, которая зашла, сильно припадая на одну ногу.
Над лицом ночной гостьи нависал дырявый платок, из-под которого торчали смоляные кудри с лоскутами-проседями — как будто кисти горностая на черном каракуле. В глазах — страх, настороженность, обида, злость, решимость — всплесками; то одно, то другое. Она огляделась с нескрываемой подозрительностью, вынула из рубищ большой сверток и протянула его нянечке. Это действительно оказался грудной ребенок, завернутый в шерстяной платок, спящий, с мокрой тряпицей во рту вместо соски.
— Ты что, гражданка, — воскликнула нянечка, отпрянув и вскинув ладони к щекам, — ребеночка в приют сдать хочешь? Да ведь у нас все переполнено! А это, видать, твой? Твой же?
Гостья кивнула с глуповатой гордой улыбкой.
— Значит, не сирота. Куда ж ты его?..
Женщина замычала, зажестикулировала. Взяла ребенка под мышку, будто рулон материи или куклу, и стала тыкать в него пальцем. Затем, закатив глаза, схватила себя за горло… Раздражаясь оттого, что ее не понимают, она стала перебирать в воздухе двумя пальцами, указательным и средним, показывая бег. В заключение наклонила голову к плечу, подложила ладонь под щеку и закрыла глаза.
— Немая, наверно, — пробормотал истопник, — и — того… — он откровенно повертел пальцем у виска.
Нянечка перешла на официальный тон, крича, как глухой:
— Гражданка! Мы вот с ним, — указала на истопника, — детей не принимаем, нет. Не уполномочены! Ага! Понимаешь? Вы приходите завтра. То есть сегодня, но с утра. Начальство будет. Все по-законному, документы оформят!..
Но женщина решительно замотала головой, отступила, уложила сверток на пол. Ребенок проснулся, избавился от тряпицы-соски, заплакал. Женщина равнодушно двинулась к двери.
Санитарка торопливо подняла плачущего с пола, истопник загородил безумной дорогу. Та стала толкать мужчину, убирая с пути, затем попыталась драться, норовя поцарапать сопернику лицо и укусить за руку. Потом отступила, медленно и грозно полезла под одежду и вдруг резко выбросила вперед руку с ножиком… Истопник отпрянул, вытаращив глаза и загораживая ладонями лицо:
— Тих, тих, тих!..
— Ладно, ладно, гражданка! — примирительно закричала санитарка. — Никто тебя не держит, и дите возьмем, куда с тобой денешься. Угомонись только!
Буйная на удивление быстро успокоилась, спрятала ножик, довольно замычала, поймала ладонь санитарки, поцеловала. Затем опять пошла к двери, на этот раз истопник уступил ей дорогу, отойдя от греха подальше.
— Стой, гражданка, не убегай! — опять вскричала санитарка, часто покачивая плачущего ребенка. — Скажи хоть, как его кликать-то? Как звать? Ой, беда с тобой, как же ты скажешь-то, немая… — без всякой надежды предположила: — Хоть бы ты писать умела.
Немая закивала и остановилась в дверях.
— Умеешь? Ну, слава богу, грамотная! Гляди-ка, на вид и не скажешь.
Ей дали бумагу и карандаш.
— Пиши имя! Имя пиши! Как звать-то надо дите твое? Пиши.
Она взяла карандаш, наклонилась над столом и задумалась.
— Ну вот, — осуждающе проронила нянечка, — имя еще, что ли, не сочинила?..
Женщина медленно вывела: «Иван». Подумав, густо зачеркнула. Махнула рукой и решительно написала: «Абрам».
Нянечка удивилась почерку немой — аккуратному и красивому.
— Вот молодец! А насчет имени хорошо подумала? Страдать опосля всю жизнь не будет?
Немая, загрустив, согласно клюнула носом. Потом вздохнула, пожала плечами — мол, что поделаешь! — задумчиво погладила лист бумаги и произнесла бережно:
— Паб-ба!
— А, понятно, ребятенка в честь его папы ты назвала!
Немая замотала головой, нахмурившись. Потыкала в написанное, затем в свою грудь:
— Паб-ба!.. Бой па-ба!
— А, ну, значит, твоего папу так звали! — торопливо поправилась нянечка.