Когда таксиста, после нескольких часов мытарств, уже под утро, отпустили, Софист продекламировал своим коллегам его письменное объяснение: «Готовился к собственной свадьбе, купил водки, но в последний момент передумал…» Посмеялся для приличия вместе с другими, но с тех пор он несколько загрустил и уже не так рьяно отдавался «обэхаэшной» борьбе. А вскоре заявил Анатолию:
— Старик, я завязал с «органами».
Помолчал, а потом заметил несколько раздраженно:
— Спроси хотя бы: «Почему?»
— Почему? — эхом отозвался Анатолий.
— Вот это другое дело, похоже на беседу. Помнишь, я рассказывал про таксиста? Знаешь, что мне запало? Его инспектор пристыживает: что же вы, мол, при партийном-то билете и спекулируете? А он, ничуть не смутившись, отвечает: я обыкновенный мужик, трудяга, на партсобрании, к примеру, думаю о какой-нибудь Люське-кондукторше из автобусной колонны или о том, что хорошо бы поскорее с этого форума смотаться да пивка по дороге домой кружечку-другую приголубить, а вообще, у каждого, мол, члена партии — свой полет и свой ответ! И в потолок смотрит красноречиво, как будто приглашает разглядеть деяния и уровень ответственности тех, кто выше его рангом… Старик, ты почему молчишь, как будто тебе ничего в жизни не интересно. А ты знаешь, что ничего не интересно в жизни тому, кто сам неинтересен. Пресен и неинтересен!
— Ну, и что дальше? — сделал одолжение «пресный» Анатолий.
Но Софист, казалось, уже не нуждался в вопросах.
— А вот на прошлой неделе взяли одну… Симпатяга такая, хоть и в возрасте. Прямо на остановке, недалеко от отделения… Дурочка сорокалетняя! Меня почему-то великовозрастные дамы как-то особенно волнуют… Впрочем, не важно. Так вот, такая волнительная на остановке водку и сигареты предлагала, с небольшой наценкой, и нам с инспектором предложила, он ведь не в форме… Мелочь, конечно, я бы этому значения не придал, но лейтенант, уезжая по делам, приказал мне увести спекулянтку в отделение и взять объяснение. Зашли мы с ней в кабинет, а она сама дверь прикрыла, юбку двумя пальчиками защипнула, приподняла и бух на колени! «Милый, — говорит, — не губи! Сына учу, мать лечу недвижимую, мужа нет, одна-одинешенька! Мне-то, — говорит, — ладно, а если у сына в институте узнают — не дай бог! На все готова, только отпусти!» И ползет ко мне по грязному полу, тык-тык-тык, колготки о паркет на коленках рвутся, трещат, и плачет, и в глаза заглядывает, кофточку на груди теребит, расстегивает…
Софист резко замолчал, как будто окаменел.
Анатолий не мог унять вздоха, чему устыдился и покраснел, не зная, как себя повести.
— Старик! — очнувшись, как ни в чем не бывало воскликнул Софист. — Я тебе говорил тен минит эгоу, что завязал с органами?
— Нет, — отозвался Анатолий в грустном кураже.
— Так вот знай: я завязал с органами. Почему ты не спрашиваешь: «Почему?» Тебе вообще что-нибудь в жизни интересно?
— Спрашиваю. Почему?
— Попытаюсь коротко объяснить, старик, ты человек неглупый. Итак. Штатная власть — как цель, как состояние — подлая, то есть низкая, гнусная власть. Она доставляет удовольствие только извращенцам, некрофилам и узколобым, если не говорить о власти как источнике наживы, и путь к ней, в принципе, в любом случае относительно короток. А вот истинная, то есть высокая, власть предполагает сложный путь. Во-первых, это формирование своей личной, совершенно новой, доселе невиданной идеи, выводящей нацию из обиды и униженности. Ты, конечно, спросишь: почему так? Ответ: потому что именно в такие периоды, то есть периоды обид и униженности, рождаются вожди. В хорошие времена зачем они?.. Кстати, у нас сейчас такое вождевое время. Но я отвлекся…
Софиста, естественным для него образом, понесло:
— За рождением идеи следует подчинение ей толпы, и, как следствие, — абсолютная власть над качественно новой общностью, новым народом! Такая власть — удел счастливых единиц, лидеров! И пусть история показывает, что большинство этих фантастически фанатических личностей, этих феноменов, ждет в результате крушение всей достигнутой в нечеловеческих трудах власти, крушение идей, то есть — ждет несчастье в обиходном понимании, но ведь их сладчайшие, воистину божественные мгновения — были! И после тех мгновений настоящий (а в будущем — бывший) вождь уже нечувствителен к боли, потому что он уже сверхчеловек, полубог, он в данном качестве, в данном самоощущении — вечен, как вечно звание «олимпийский чемпион». Ведь олимпийских победителей не называют «бывшими», они только настоящие, они абсолютны. Словом, старик, штатная власть — все же хорошая, даже необходимая школа, но я ее уже окончил: раба выдавил, пора становиться господином, выводя народ из состояния вырождения и душевного хаоса. Вождь с простой, как дважды два, идеей — и стройные понятливые ряды! Только так! Но как трудно найти свое «дважды два», казалось бы, простое! Нужно для этого перелопатить всю высшую математику, чтобы однажды, осознав бесполезность потливой пахоты, привести многоэтажную дробь-формулу с тысячью неизвестными к простому решению из двух-трех слов и чисел, сведенных, по возможности, к одному знаку, символу! Просто так: нарисовать справа от глупой в своем совершенстве формулы две маленькие горизонтальные, параллельные земле и друг другу, черточки — дескать, весь этот сложный мир равняется… И показать толпе это решение, а затем, когда толпа, становящаяся ордой, поверит и завоет от восторга, для усиления эффекта перечеркнуть левую многоэтажность, оставив только правую — заметь: правую! — простую правоту, означенную звездочкой, свастикой или круглешочком с закорючкой! Приземленную правоту, вздымающую в полет, возносящую к небесам! И тогда штатные, а значит, подлые щелкоперы напишут: учение всесильно, потому что оно верно. Вот так!.. Старик, я столько много сказал, а ты меня ни разу не перебил, ни о чем не переспросил. Почему? Неужели тебе все и сразу понятно?