— Что значит — сами? — спросил он.
— Возьмем, да и подсоединим все это, — ответил Герман. — Ты, Марч и я можем сделать это, не откладывая. Сделаем, а когда утром припрется управляющий, миссис Марч выйдет к нему, или Мэй выйдет к нему, или ещё кто-нибудь выйдет к нему и расплатится. А если он захочет узнать, почему все уже подсоединено, скажем, что приехали поздно ночью, не хотели никого тревожить и обошлись сами.
— Понимаешь, — добавила Мэй, — если мы разберем конторку, взгромоздим вон ту штуковину на вон ту штуковину и передвинем их вон туда, можно будет открыть дверь, и снаружи никто не заметит ничего необычного. Коридор как коридор, он есть в любом трейлере.
— А все это можно убрать прочь с дороги, — добавила мать Марча, — взять вон тот стул, вон тот стул и вон тот стул и поставить вот так кружком, и тогда кто-нибудь может стать за дверью снаружи, и что получится?
— Катастрофа, — ответил Дортмундер.
— Нет, уголок для завтраков, — твердо заявила миссис Марч.
— Они не смогут обыскать все трейлеры на Лонг-Айленде, — сказал Герман. — Может, легавые и проверят стоянки трейлеров…
— Ты прекрасно знаешь, что проверят, — ответил Дортмундер.
— Но они не станут искать зеленый прицеп с мичиганскими номерами, занавесками на окнах и двумя милыми пожилыми дамами у дверей.
— А если они скажут, что хотят войти?
— Не сейчас, офицер, — ответила Мэй. — Моя сестра только что вышла из душа.
— Кто это, Миртл? — пропищала фальцетом миссис Марч.
— Так, полиция! — гаркнула в ответ Мэй. — Хотят узнать, не проезжал ли тут прошлой ночью какой-то банк.
— Вам могут припаять соучастие, дамочки, — сказал Дортмундер. — И будете вкалывать в прачечной тюрьмы штата.
— Только в федеральной, — поправила его миссис Марч. — Ограбление банка — это преступление государственного масштаба.
— Нас это не волнует, — вставила Мэй. — Мы все просчитали наперед.
— Даже и не знаю, сколько людей, говоривших то же самое, я встретил там, за решеткой, — сказал Дортмундер.
— Я остаюсь, и все тут, — заявил Герман. — Этот чертов сейф бросает мне вызов.
— Мы все остаемся, — сказала Мэй и взглянула на Дортмундера. — Ведь правда?
Дортмундер вздохнул.
— Кто-то идет, — сообщил Герман.
Мать Марча быстренько потушила фонари, и теперь единственным источником света был красный огонек сигареты, которую курила Мэй. Они услышали гул приближающейся машины, увидели лучи фар, полоснувшие по окнам. Потом мотор заглох, открылась и захлопнулась дверца, а через несколько секунд открылась дверь банка, и Марч просунул внутрь голову.
— Готово? — спросил он.
Дортмундер снова вздохнул, и миссис Марч включила фонарики.
— Залезай, Стэн, — сказал Дортмундер. — Поговорим.
Глава 24
Виктор вещал:
«Стальные глаза Дортмундера оглядели дело его рук. Колеса были под самым полом банка. Голодные, отчаявшиеся люди в надвинутых на глаза шляпах — вся его шайка работала вместе с ним под покровом ночи, чтобы установить эти колеса и превратить безобидный с виду банк в… МАШИНУ АЛЧНОСТИ!
Я сам был одним из этих людей, как уже говорилось в предыдущем рассказе этого цикла, «Колеса страха»!
И вот настал решающий миг, который безраздельно владел нашим взбудораженным разумом все эти дни, все недели, ушедшие на подготовку.
— Вот он, час воздаяния, — мягко прорычал Дортмундер. — Нынче вечером мы получим всю кубышку.
— Верно, босс, — пылко прошептал Келп, и его испещренное шрамами лицо сложилось в мерзкую кривую ухмылку.
Увидев её, я едва подавил дрожь. Кабы мои сотоварищи ведали, кто я на самом деле, эта ухмылка приобрела бы совсем другое значение! Если эта шайка отпетых злодеев сорвет с меня маску, долго я не проживу. Они знали меня как Лефти «Губу» Макгонигла, недавно вышедшего из Синг-Синг, крутого завсегдатая кутузки и недруга закона. Я уже дважды пользовался этим именем, — Макгонигл. В первый раз — чтобы схватить зловещего призрака из кинотеатра под открытым небом, а во второй — чтобы внедриться в кишащие уголовниками пределы самой Синг-Синг, ужасной Синг-Синг, и разгадать тайну убийства нашего стукача, Грустного Грега-Гроба; это приключение позднее было описано в рассказе, озаглавленном «Подонки за решеткой».
И вот я опять Лефти-Губа и выполняю свой долг перед богом, в которого верю, и перед моим народом в качестве ТАЙНОГО АГЕНТА «И-27»!
Никто из негодяев Дортмундера не видел моего истинного лица. Никто не знал моего подлинного имени. Никто не ведал…»