Маясь от безделья, разморозил и отбил мясо, причем почему-то отбивал с такой силой, что говядина стала чуть ли не прозрачной, обвалял в перце, соли, муке, обжарил — показалось мало, свалил все в кастрюлю, засыпал мелко нарезанным репчатым луком, залил сметаной — вроде как запек. Когда решил, что готово, попробовал — показалось невкусно. Зачем, спрашивается, мучился?
Наконец наступил вечер, пришла Жанна. Как всегда, она не стала открывать дверь своим ключом, а позвонила. Но если обычно она давала знать о своем приходе двумя короткими звонками, то сегодня давила на кнопку часто и беспорядочно — пока он не открыл.
Она вошла, бросила на пол пакет и, переводя дыхание, — Влад обратил на это внимание, значит, сильно торопилась и шла от метро быстро, — произнесла:
— Собирайся — отец звонил мне на работу, пригласил на чай. Сказал, чтобы мы не ужинали, а сразу отправлялись к нему, о себе же сообщил, что может чуть задержаться, а может вернуться и раньше нас. Так что давай, пошли.
— Может, хоть бутерброд какой съешь — проголодалась-то к вечеру, наверное?
— У отца поем. Ну, двигайся, что стоишь?
«Скоро старик управился, — подумал он, — не прошло и трех дней, два из которых — выходные. А может, никаких решений еще нет и он хочет, скажем так, изложить предварительные данные? Ох, Господи, спаси и сохрани».
Влад быстро оделся, накинул легкую куртку, пока Жанна вызывала лифт, закрыл дверь на оба замка, зашел за ней в кабину, надавил на кнопку первого этажа.
— Каким тоном он говорил — бодрым или, наоборот, печальным?
— Да никаким — как обычно, как будто действительно захотел с нами попить чаю.
— Ясно, — только и сказал он.
Шли быстро, Жанна — так даже чересчур.
Дверь открыл им Кеша, мать расцеловал, Владу крепко пожал руку.
— Соскучился по матери? — спросила она. С момента переезда звонила Жанна сыну чуть ли не ежедневно, но видеться, конечно, приходилось редко.
— Соскучился, — улыбаясь, ответил Никифор.
— Дед дома?
— Не-а, — мотнул он головой, — дед загулял.
— То есть? — снимая обувь, продолжала она расспросы.
— С субботы на воскресенье вообще дома не ночевал, вчера только к полуночи пришел, а сегодня с семи утра убежал. Я так думаю, может, он себе какую бабушку присмотрел?
— Кеша! — повысила Жанна голос. — Сейчас подзатыльник получишь!
— А что, дед не человек, что ли? Бить же детей нельзя — «насилие не есть способ решения проблемы, оно может разрушить вашу семью».
— Что-то я не понимаю.
— Мэри Фредриксон, группа «Roxett». Ну да ладно.
— У тебя сегодня, я вижу, настроение хорошее? — спросила она, проходя вместе с Владом в комнату.
— А почему ему быть плохим?
— Наслаждаешься свободой?
— Какой свободой?! Дед меня держит в ежовых рукавицах. Как ты переехала, он все бремя воспитания взял на себя — ведет со мною педагогические беседы и… — Тут Кеша поднял указательный палец и шепотом произнес: — Один раз проверил дневник!
— Что ж тут странного? — сказала Жанна. — Ты предлагаешь предоставить тебя полностью самому себе?
— Странное тут то, — немедленно отреагировал сын, — что я уже не в пятом классе, и то, что в последний раз он делал это три года назад, — а тут вдруг вспомнил.
— Вдруг ему на твои пятерки захотелось полюбоваться?
— Пятерки у нас в дневник ставят по желанию ученика, только двойки насильно. После же объявления отличной оценки нести его учителю — значит, подлизываться и, таким образом, противопоставлять себя коллективу, большинство которого, естественно, лентяи и троечники, подобных поступков не одобряющие. Я же для себя учусь, для своего будущего, а не для того, чтобы у меня был красивый дневник, правильно?
— Относительно, — вдруг замешкалась она и отправилась на кухню. Через секунду оттуда раздался ее громкий возглас: — Никифор! Иди сюда!
— Что такое? — выкрикнул он, не поднимаясь с места. Жанна сама вернулась в комнату.
— «Такое»? Вы с ума сошли — столько грязной посуды! Скоро ее складывать будет негде! Почему не моете?
— А мы с дедом договорились по очереди, — как ни в чем не бывало, сказал Кеша, — два раза в неделю: раз — я, раз — он. Я ведь не виноват, что он не хочет?