— Нет, «относительное спокойствие», — сказал Влад, — может, и будет, но «мира» — уже нет. Какой может быть мир, если у каждого чеченца теперь есть погибший родственник. Теперь, как ирландцы в Ольстере, чеченцы будут играть в партизан и «народно-освободительную борьбу». А народу борьба не нужна — ему необходимы мир и спокойствие. И какой бы там у тебя ни был зов крови, каким бы бесстрашным ты ни являлся, а пулька в косточку попадет — больно, и каким бы ты смертником ни был, жить все равно хочется. Но, видно, к сожалению, мир еще долго не наступит. Хотя мои встречи с чеченцами особенно приятными не назовешь, у меня особенного зла на них нет. И нынешний конфликт я не стал бы определять как национальный — он сложился на властном уровне, каждая из сторон преследует свои интересы, жертвуя жизнями: Ельцин — наших молоденьких солдат, Дудаев, прикрываясь знаменем борьбы за свободу, — всех чеченцев. Если бы второй на самом деле беспокоился о народе, а не о своем положении в Чечне, войну бы не затеял — вон Александр Невский не стеснялся в Орду с дарами ездить, лишь бы новгородцы жили спокойно, — а не сказать, что был труслив — шведов и немцев еще как гонял! Дудаев же то атомную бомбу на Москву хотел сбросить, то — как Абдулатипов, думский депутат, рассказывал — предлагал Дагестану объединиться и «весь мир на колени» поставить. Маленький Гитлер, неудавшийся Наполеон — мечты о мировом господстве под прикрытием интересов нации.
— Ну, — подвел черту Лобченко, — будем надеяться, что все это каким-нибудь образом да закончится — вон, скоро президентские выборы, Ельцин должен к ним постараться, чтобы выглядеть чистеньким, войну прекратить.
— Дай Бог, — согласились все и вместе выпили — кто пиво, кто минеральную воду.
— Влад! — хлопнул его по плечу Николай. — Ты у нас вроде свободная птица, как и я, у меня тут две девчонки мировые на примете, требуют для свидания друга, — может, договоримся на пятницу? Ты ничем не занят?
«Я всегда ничем не занят», — подумал тот про себя и вспомнил Жанну. Ответил:
— Ой, не знаю, но вполне возможно. Созвонимся еще.
— Да, созвонимся, только давай так: среда — крайний срок. Если откажешься, мне другую кандидатуру надо будет подыскать. Идет?
— Идет.
Скинулись, расплатились за пиво и креветки, стали прощаться, расходиться. Саша, являясь Владовым соседом, всегда довозил его до Институтского, откуда тот добирался иногда на такси, если спешил, иногда — пешком, если было настроение прогуляться.
Они вместе сели в автомобиль Ильина, Александр завел его, чуть прогрел двигатель, поехали.
— Да, — начал он, — хороша парилочка сегодня была! Жаль, мало заходов сделали.
— Это потому, — поддакнул Влад, — что болтали много, не до парилки.
— Ну, считай, совместили приятное с полезным.
— А что «приятное», а что «полезное»?
Саша нахмурил лоб, задумался, вдруг улыбнулся:
— Да ну тебя к лешему! Расскажи лучше, как ты с Жанной? Раза тебе достаточно, или у вас теперь ро-ман? — произнес он по слогам последнее слово.
— Николаевич, это ты грубо: «Раза — достаточно?» Скажи лучше, откуда ты знаешь?
— Грубо, зато по-мужски. А знаю, естественно, от жены: Жанна с ней поделилась, Марина — со мной.
— И как же она меня живописала? В хорошем свете или не очень?
— Вот подробностей не было. Факт, однако, известен. Ты смотри, Влад, как друг и соратник советую: баба — замечательная, умница, красавица, к возрасту известной Шерон Стоун не хуже ее будет выглядеть, а главное, если уж полюбит, не обманет. Благородна и верна! Для нынешних женщин качества редкие.
Ильин, который в присутствии третьего человека называл собеседника только по имени-отчеству, по фамилии — в редкие приступы гнева, и то с обязательным «госпожа» или «господни», а просто по именам — только близких друзей, оставшись наедине, позволял себе говорить развязно, грубо, отпускать нецензурные шуточки, наверное, для того, чтобы видели — как начальник он строгий только потому, что справедливый, а так — свой парень в доску. Разговор подобный, однако, он никогда бы не начал, видно, жена, обеспокоенная судьбой подруги, подговорила.