— М-м, как вкусно. Дай я тебя чмокну в благодарность.
— Прожуй сначала, — засмеялась она.
— Если бы я был поэт, я бы написал о тебе оду. Начиналась бы она так:
О, как прекрасна «сельдь под шубой»!..
— Так это ты оду сельди пишешь, а не мне.
— Нет, не говори, написал бы обязательно. Да, наверное, интересно было бы быть поэтом — особенно эдаким восточным, и писать витиеватые арабские стихи. Я себе даже представляю — сижу я в расшитом золотом халате, курю себе кальян, на голове у меня феска с кисточкой, вокруг бегают рабы с обнаженными торсами. Передо мной стол, ломящийся от яств, а в голове складываются в дивные строки слова, обращенные к какой-нибудь прекрасной черноокой царице или хотя бы принцессе.
— Да, и что бы ты написал?
— А что-нибудь вроде этого, — и Влад стал читать, пытаясь имитировать восточное произношение:
— Как здорово… Это ты сам?
— Да нет же, в который раз повторяю, что не пишу стихов. Это наш русский поэт начала века, но я его фамилию даже не помню. Как-то на «А», но не помню. Но чем плохо для автора — его произведения переживают его самого? Однажды я приболел, сидел дома, пялился в ящик, и тут вдруг целая передача по четвертому каналу, днем, и я вот так случайно на нее напал. Посвящена она была этому поэту, вел ее наш местный актер, читал замечательно, особенно сей «персидский цикл», или «мотивы», не знаю, как правильно. Запомнилось еще одно четверостишие:
— Ну скажи, что класс!
— Скажу, но почему так получается: пишет человек такие смешные и, на мой взгляд, замечательные стихи, они даже поселились в твоей голове, закрепились в памяти того актера, еще, может, в чьей-то, а от фамилии его осталось только начальное «А».
— Ну, пожалуй, чтобы твою фамилию помнили полностью, надо быть уже Пушкиным или Лермонтовым. Но ведь это чрезвычайно сложно. А сколько замечательных произведений вообще существует на свете, любых — литературных, музыкальных, сколько прекрасных, так называемых «малобюджетных» фильмов, да еще к тому же всяких польских, чешских, о которых мы ничего не знаем! Зато «Бэтмен-3» знаком каждому, хотя бы только по названию. Если бы не одна девочка, писавшая мне проникновенные письма в армию, я, может, и вообще не узнал бы о том, кто такой был Саша Черный, и не загорелся желанием прочесть у него все, что смог найти. И кто знает, наткнулся бы я когда на эти чудесные строки:
— Да… — задумчиво произнесла Жанна. — Борщ будешь?
— Твой борщ — да за величайшее благо почту! Кстати, я еще одно восточное стихотворение того поэта вспомнил, голова — как мешок с цитатами, валяются они там в беспорядке, руку в него опускаешь — никогда не знаешь, на что наткнешься, вот и попробуй тебя сейчас уверить, что все запомнил за раз.
— Не уверишь, — наливая первое ему в тарелку, сказала она, — три стихотворения за одну телепередачу — слишком много.
— Ну и ладно. Спорить не будем. А слушать будешь?
— Буду с удовольствием.
— Ну, слушай:
и тут актер пальцами выстроил у себя на голове рога.
— Ха! — Жанна громко засмеялась. — Вот это да, ну, здорово. Класс! Борщ нравится?
— Конечно да.
— А то ты совсем не ешь.