– Мельгунов?!
– А что смущает? По моим сведениям, там поразительные компьютерные технологии на подходе. Заодно и альма-матер бывшую из ямы вытащишь.
– Откуда знаешь, что в яме?
– А у кого теперь иное? Всю науку в яму загнали. Жлобье. Все на дешевку нахапать норовят. – Проигранные аукционы и конкурсы заусеницей цепляли его самолюбие.
– Объект серьезный. Без солидной финансовой подпитки не поглотить.
– Деньги будут. Возьмешь на пять лет восьмимиллионную кредитную линию на одну из фирм, что под твои зачетные схемы создавали.
– В долларах?!
– Можешь в тугриках. Отдашь контрольным пакетом акций. Сэкономишь лимит – считай, твоя премия…
– Шибко рискуете, гражданин начальник.
И было чему удивиться – прижимистость Второва, перерождающаяся в последние годы в скаредность, была хорошо известна.
– Ничем особенно не рискую. Не чужому даю.
И в какой уж раз подивился Забелин – за внешней невнимательностью ко всему, что не касалось напрямую банка, а значит, и не было для него интересно, за усиливающимся в последние годы равнодушием, сродни равнодушию старика, экономящему эмоции, оставался Второв непревзойденным, стихийным психологом, интуитивно чувствующим сердцевину каждого и умеющим при необходимости к пользе своей это знание использовать.
Вот понимал же Забелин, что приготовлена реплика заранее, всхолена, приперчена слегка в разговоре и, лишенная гарнира, подана в нужную минуту. Но купился. Даже скривился в показной насмешливости, чтоб скрыть удовольствие. Однако уже понимал: не откажется.
Потому что в жесте этом проступило главное – Второв, превыше всего ставящий надежность, избегавший, как сам выражался, «бланковых рисков», предлагая сейчас за здорово живешь, на слово восемь миллионов долларов, признавал тем самым высокую его, Забелина, ценность.
– А что свой – после сегодняшнего уверен?
– Иначе б не пришел. Так договорились?
– В таком варианте – договорились.
– Ну и отлично. Да, я тебе человечка одного подошлю по ценным бумагам. Тихая такая золотиночка. Но среди фондовиков – тигра. Ну а насчет технологии дела – не тебя учить. Тут ты профессор.
Еще не договорив, сам понял, что получилась двусмысленность, а потому слово «профессор» произнес с иронией.
Но и Забелин не спустил:
– Профессора у тебя теперь другие.
– Не цепляйся к начальству. Людей человек пять возьми, больше не бери – банк оголишь. Кадры Баландину понадобятся. Думаю посадить его на кредиты. Хватит водку с губернаторами жрать. Пора живым делом заняться. А человек он банку преданный. Как полагаешь?
Что-то Забелина от этих сегодняшних второвских виражей начало потряхивать.
– Думаю то же, что и перед этим: ты банк создал, это правда. Ты его, если не одумаешься, и развалишь.
– Это с чего бы такое пророчество?
– Пророчество нехитрое. Талантов в свой ровень пугаться начал. Потому и холуев вкруг себя развел немерено.
«Петровские» усики Второва принялись подергиваться в преддверии нарождающейся, но сдерживаемой еще вспышки гнева. Вспышки эти, предупреждаемые характерным подергиванием, проявились, по наблюдению Забелина, после того, как кто-то впервые в льстивом запале сравнил их с усами молодого Петра. И, как подчеркнула по-женски наблюдательная Леночка Звонарева, давно превратились в метод психологического давления: когда Второв желал удержать собеседника от нежелательного, тупикового для него решения, он принимался подергивать губой.
Впрочем, отделить здесь игру от неподдельной реакции было теперь невозможно – в последний раз, будучи на вилле у Папы, Забелин нашел там полную видеотеку фильмов о Петре – президент пропитывался то ли образом, то ли сутью.
– Все-таки хорошо, что я тебя из правления вышиб. – Второв поднялся. – Теперь увидимся не скоро. Так что желаю. И помни – успех в скрытности. Об истинной цели лишь мы двое знаем. Чтоб никакие Онлиевские даже не принюхались. Чуть пронюхают выгоду – всей сворой кинутся. И какие там после них технологии? Выжженных площадей и то не останется.
Он шагнул к двери.
– Да, приказ о твоем понижении я уже подписал. Само собой, за дискредитацию, – как о чем-то разумеющемся припомнил он.
– Само собой, – поразился Забелин.
– Ну, я ж главного фрондера не могу подобру отпустить. Кадры не поймут. Да и другим чтоб неповадно. Потом, вижу, несмотря на мое указание, охранника ты себе так и не взял. За это тебе отдельно влеплю.
– А вот за это как раз и не влепишь – охрана мне с сегодняшнего дня не положена.
– Ах да. – Второв расстроился: то ли оттого, что Забелин больше не член правления, то ли от невозможности объявить дополнительное взыскание.
Он распахнул дверь в заполненный приехавшими с ним людьми предбанник, и лавина голосов, составленная из громкого, раздраженного голоса Второва и вкрапливающихся глухих, зализанных звуков, выкатилась на улицу.
И сразу по-особенному тревожно сделалось в особнячке. Забелин сквозь приоткрытую дверь с интересом смотрел, как тихонько вытекали из приемной бурлившие перед тем сотрудники.
Зашел угрюмый Дерясин:
– Кредитный комитет проводить будете?
– Сами проведите.
– Указания?
Забелин припомнил теснящего его в угол горячащегося Баландина.
– Как наметили, так и решайте.
– Угу. Похоже, уходите все-таки.
– Как раз нет. На другое дело становлюсь. Недвижимость скупать буду. Человек пять могу с собой. Поговори с ребятами. Хотя, возможно, таких условий, как в кредитовании, предложить не смогу. Тебя, увы, не приглашаю – еще неделю назад представление о твоем повышении послал.
Дерясин глянул недоуменно и, не оборачиваясь, вышел.
Дверь едва закрылась за ушедшим, как впорхнула секретарша. Огромные и вздернутые, словно крылья бабочки-махаона, ресницы ее – результат многочасовых косметических усилий – обиженно подрагивали.
– Тихо как стало, – заметил Забелин.
– Попрятались со страха. Прознали, что Второв вас выгоняет. Вы из них людей сделали. А они – как тараканы.
– Стоит ли так категорично, Яночка? У людей семьи. Это мы с тобой – снялись да полетели. Ты – по молодости. А я – старый летун.
– Тоже мне старый, – поощрительно хмыкнула Яна. Подражая кому-то, провела язычком по пухлым губам. – У меня билет лишний – на «Виртуозов Москвы». Может?..
– Классика? Уволь, солнышко! Я ее с детства боюсь, еще с тех пор, когда меня на пианино учить пытались.
Это был не первый случай, когда у Яны случайно оказывались лишние билетики, и находить аргументы для отказов становилось затруднительно.
– А правда, что вы меня в филиал переводите?
Вот и истинная причина сегодняшнего демарша.
– Ну ты ж взрослая, понимать должна. Все-таки на третьем курсе экономфака, пора расти над собой. Хватит в секретаршах отсиживаться. И мама твоя просила.
– Ее-то какое дело?
– Вообще-то она тебя сюда все-таки…
– Да идите вы все! – зло вскрикнула девочка. – Делайте что хотите!
И она вышла, естественно, со значением хлопнув дверью. Еще одна абсолютно ненужная проблема.
Какой поразительный день. Семь лет назад, после того как Мельгунов выгнал его из института, он пришел в банк. А за полгода до того взметнулась над страной кувалда ГКЧП и в какой уж раз брызнули по всему миру мозги. Среди эмигрировавших был и Максим Флоровский – лучший его друг, светлейшая голова и первый институтский хохмач.
И вот, похоже, очередной круг замкнулся: только что он получил задание скупить институт для банка, и в тот же день после восьмилетнего молчания из шереметьевского небытия возник Максим Юрьевич Флоровский.
Глава 2
Учитель
– Ждут, – принимая куртку, интимно сообщил швейцар, обозначив картинный жест в сторону подвала, где, собственно, и размещался известный в Москве пивной ресторан. На стенах вдоль ведущей вниз лестницы были развешаны репродукции фламандских натюрмортов с изображением дичи – все из той же необъятной коллекции незабвенного Владыкова: Забелин в свое время ввел среди должников продразверстку – по купленной картине на каждый недоплаченный процент.