– Этот лопоухий-то! Пока до «бабок» стоящих доберется, оплешивеет. Одно и знает, что замуж уговаривает, придурок.
– Почему ж, если замуж, так и придурок? – поразился неведомой ему до сих пор женской логике Забелин. – Выходит, если б я…
– Да ничего не выходит! Такие, как вы, не уговаривают. Такого самого обхаживать надо.
«Что я и делаю», – показала она всем своим видом.
– Юра очень, очень хороший специалист. Потом, честен.
При последнем аргументе личико Яны непроизвольно сложилось в презрительную гримаску, и, понимая, что реакция эта не в ее пользу, она произнесла раздраженно:
– Плох тем, что не хорош.
– Но любит!
– Да пошел он со своей любовью… Господи, ну что ты меня, боишься, что ли? – Она заметила его брошенный на дверь взгляд. – Ну прикипела я к тебе. Ведь не жениться прошу. Вообще ничего не требую. Разве что внимания. Или не хороша?
«А может, и в самом деле? Да и какого черта. В конце концов, с работы ее уберу, сниму квартиру. Впервой, что ли? А по любви, не по любви – кому все это сейчас нужно?» Он попытался вызвать в памяти спасительный образ своей старой доброй знакомой – Яниной мамы, маленькой нервной женщины, трогательно беспокоящейся при встречах, не обижают ли там ее кукушонка. Увы, образ выдался тусклым и при виде выпирающей из одежды девушки быстро бледнеющим.
– Мне уж вот-вот двадцать, – по-своему оценила его колебания Яна. – Вы не полюбите, так другого… другой найдется. Еще как намекают. Хоть сейчас на содержание. Но я не современная, однолюбка какая-то. Хотя, если оттолкнете…
В тот же миг и сам Забелин, и отпрянувшая Яна с тревожным раздражением повернулись к неспешно затянувшей свою скрипучую гамму двери.
В увеличивающемся пространстве появилась щуплая фигурка с взъерошенными волосами над бледным личиком, с облупленным, будто пересохший лук-порей, носом. В облегающих узенькие бедрышки влажных от снега джинсиках она напоминала чахлый тюльпанчик, облепленный смокшимся целлофаном.
– Слушай, я предупреждала! Чего, самая шустрая? Подождать не можешь? – обрушилась на заглянувшую Яна.
– Я давно жду, – игнорируя секретаршу, девушка обратилась к Забелину.
– Что у вас? – Под ее понимающим взглядом он смешался.
– Я Юля.
– А я Яна. И что дальше?! – угрожающе отреагировала секретарша. Она подошла вплотную и теперь возвышалась над маленькой Юлей, как горячащаяся статная кобыла рядом с невзрачным пони.
Но, странное дело, от невыгодного соседства этого представившаяся Юлей не испытывала ни малейшего дискомфорта.
– Я Юля Лагацкая.
И при виде напрягшегося Забелина добавила удивленно:
– Владимир Викторович предупредил, что меня будут ждать.
– То есть вы от Второва?!
– Ну да. – И девушка обозначила кивок в сторону заинтересованной секретарши.
– Вы свободны, Яна, – получилось нарочито официально, и Забелин добавил: – В понедельник, как и все, приступите к работе.
Лицо Яны вспыхнуло торжеством, и, прежде чем выйти, она, поймав его взгляд, томно, значительно, опять кому-то подражая, прикрыла свои вздыбленные тушью ресницы.
«О Боже». – Чуткий на фальшь Забелин почувствовал себя отцом Сергием, избавившимся от искушения.
– Итак, – он указал на овальный стол, – я Забелин Алексей Павлович. Вы – Лагац…
– Лагацкая Юля.
– Да. И чем могу?
Неожиданно на лице посетительницы проступило мягкое, лучиком солнца меж плотных туч, лукавство.
– Скорее я должна мочь. Ведь это вы меня ждете.
– Это я слышал. Боюсь, тут недоразумение. У нас действительно с Владимиром Викторовичем был э… некоторый разговор. Но, должно быть, мы не совсем поняли друг друга… Вы где учитесь?
Он смешался под ее внимательным взглядом. Где-то там в глубине себя она явно веселилась. Лицо, впрочем, оставалось замкнутым.
– То есть раз уж рекомендация Владимира Викторовича, я, конечно, пораскину в смысле трудоустройства. Но мне нужен был – да и теперь, собственно, – такой, знаете, матерый профи.
– Я так и поняла.
– Ну вот видите. – Забелин облегченно поднялся.
– Так когда начнем?
– Понимаете, девушка, у нас очень жесткий бюджет. – Забелин проклинал неловкое положение, в которое загнал его шеф, и непонятливость визитерши. – Секретарша уже есть.
– Я видела.
Он уловил иронию и обозлился:
– Словом, как только, так сразу.
– Дело в том, что не хотелось бы оттягивать. У меня есть хорошее предложение, но Владимир Викторович просил помочь здесь.
– Помочь, – туповато повторил Забелин, разглядывая ее расцарапанную руку. «Может, и цыпки есть».
– Котенок, – проследила за его взглядом Юля. – Забрался под диван. Мяукает со страха. Вот… вытаскивала.
– Ну да. А вам, простите…
– Двадцать три. Но фондовым рынком занимаюсь четыре года. Между прочим, когда я писала сценарий приватизации СНК, то и вовсе был двадцать один…
– Сценарий чего?! – Забелин, осторожно взяв ее за щуплые плечики, вновь усадил на диван, усевшись рядом. – То есть вы хотите сказать, что разработали программу…
– Ну, не я одна, конечно. Но концепцию – да. Это мое.
В продолжение всей этой удивительной встречи Забелин чувствовал себя неуютно, но теперь он оказался в каком-то вовсе иллюзорном положении.
Даже среди прочих предельно коррумпированных, «прихватизационных», как их называли, процессов продажа за бесценок крупнейшей нефтяной компании прогремела как образец максимально наглого и в то же время элегантного обкрадывания государства. Определить оптимальные условия конкурса было поручено инициатору – Онлиевскому. Среди задач, поставленных им перед разработчиками, значились две ключевые. Прежде всего, само собой, взять по дешевке и сделать при этом так, чтоб никто из конкурентов, даже предлагающих гораздо большие деньги, не мог выиграть у АИСТа и чтоб все это оказалось абсолютно законно.
Разработчики пошли дальше. Они придумали, как на этом можно еще и заработать. Поэтому самым писком оказалось включение в условия конкурса положения о том, что победитель обязан внести в компанию технологическую установку по производству крекинга. То есть то оборудование, которым единственно обладал АИСТ и как раз не знал, как бы от него избавиться. А уж после того, как хлам этот был оценен в пятнадцать миллионов долларов, непонятно было, чему больше следовало изумляться – изворотливости тех, кто изобрел такие условия, или бесстрашию тех, кто их подписал.
И вот теперь подле Забелина сидела щуплая девчушка с прыщавым, плохо припудренным носиком и, непрерывно оправляя коротковатый джемперок, стеснительно признавалась, что все это сотворила она.
– Что ж вас Онлиевский-то отпустил?
– Сама ушла.
– Почему?
– Это важно? Впрочем, если хотите… АИСТ, завладев компанией, начал массовые увольнения.
– Ну и?..
– Этого не надо было делать. Я подготовила записку. Экономически сокращений можно было избежать. Чуть сложнее, правда… Меня не приняли.
– Не понимаю. Вы – аналитик. Вы свою работу сделали. При чем тут сокращения?
– Не по-божески это было.
– Однако оригинально. А то, что государство за счет ваших хитрушек потеряло несколько сот миллионов, – это по-божески?
– Да, вы правы: это тяготит. Но это иное. Не мы, так другие бы. Конкретные люди в правительстве ждали, кто им больше заплатит, чтоб обокрасть государство. Онлиевский больше украл, потому что больше заплатил. Но потом он начал обижать беззащитных. И значит, поступил против правды.
– Несколько причудливо, но канва понятна. – С таким неприкрытым ханжеством Забелин давно не сталкивался. – То есть вы идейный, так сказать, борец за правду на приватизационном фронте?
– Нет. Я работаю за деньги. И работа моя должна хорошо оплачиваться.
– Хорошо – это сколько?
– Много. Сейчас мне нужно сто двадцать тысяч долларов. Расчет, само собой, по результату.
– Почему именно?.. – Забелин поразился и астрономической сумме, и ее точности. – На коттеджик?