– Юрий Игнатьевич? – оправившаяся от оторопи Аглая демонстративно повернулась к вошедшему спиной. И лишь дождавшись подтверждающего кивка директора, неспешно пошла из кабинета, заставив загораживавшего дорогу Онлиевского посторониться. Дверь закрылась.
– Хорошо выдрессирована. Одобряю. Вы позволите?.. Чего-то замотался, ноги не держат. – Онлиевский уселся в кресле. Присмотрелся к стоящему по-прежнему возле стола человеку. – Да, я не представился…
– Считайте, представились. Чему обязан?
– Очень хотел познакомиться. Да вы б без церемоний, дорогой академик. Присаживайтесь.
– Спасибо, постою. – Мельгунов плотнее оперся костяшками пальцев о стол. Лицо его приобрело фирменное каменно-неприязненное выражение. – Боюсь показаться невежливым.
– Ну как угодно. – Онлиевский неохотно выбрался из кресла, подошел к обратной стороне стола. – Можем и с политесом. Вообще-то как проще хотел – ввел в обычай по возможности все новые поглощения сам осматривать. Да и познакомиться с такой масштабной фигурой – это, знаете, даже лестно. Опять же договориться об условиях дружбы нашей тоже лучше сразу. Чтобы, знаете, без недоразумений. Я надеюсь, десяток процентов вам достаточно будет? Ну, пару из них распределите среди своей ученой камарильи.
Он присмотрелся к хозяину, который под маской холодности тщетно пытался спрятать нарастающее непонимание.
– Вообще-то предлагаю больше из уважения к вашему имени. Но в конце концов, и у вас есть право на торг. Сколько тогда, по-вашему, вы стоите? Ну, дорогой академик, не смущайтесь, я понимаю, вы человек от науки, но это рынок. Давайте сделаем ставки и побежали вместе. Мы ведь теперь обречены быть вместе.
– Вы, собственно, почему хамите в чужом доме? – прошелестело навстречу.
– Я хамлю?! – искренне изумился Онлиевский.
– Поимейте в виду, я вам не «дорогой», к тому же стар с вами наперегонки бегать. Я руководитель этого института, куда вы ворвались. И впредь, если вам заблагорассудится делать какие-то предложения о покупке, – я так понял, вы с этим здесь, – извольте вести себя менее бесцеремонно. Хотя вынужден вас избавить от лишних хлопот – институт не продается. И за сим, как говорится, честь имею.
Теперь настал черед поразиться Онлиевскому.
– Не понял. Почему это я должен еще раз покупать то, что уже купил? Ну, Юрий Иванович…
– Игнатьевич. А впрочем…
– Виноват. Я понимаю, что мой визит несколько ошеломителен. Вы, наверное, ориентировались на Второва. Но поверьте, я не меньше его умею отблагодарить своих людей. Так стоит ли терять время, когда все так чудно срослось и осталось обсудить только… технологию. Какую сумму вы позаимствовали на скупку акций?
– Это, простите, наше внутреннее дело.
– Да нет, теперь вы меня простите, – с видом человека, которому надоело попусту терять время, потребовал Онлиевский. – Потому что это сугубо НАШЕ дело. Мое и немножко ваше. Я так понял, что Второв до настоящего времени не известил вас, что принадлежавший «Светочу» контрольный пакет института сегодня переоформляется на мою структуру. Тогда, боюсь, я слегка опередил события. Завтра-послезавтра после завершения всех формальностей я подошлю своих людей. И вы уже все тогда с ними обсуждайте.
– Вы чрезвычайно опередили события, – отчеканил Мельгунов, вместе с тем начиная подозревать, что за путаными словами нежданного визитера скрывается какой-то непонятный для него смысл. – Для начала – акции института покупались на деньги, к «Светочу» отношения не имеющие. Так что, боюсь, у вас скверные информаторы.
– Это проблемно, академик. Не станет же в самом деле Второв продавать мне то, чем не владеет.
– Повторяю, ни «Светоч», ни кто другой из вашей братии к институту не будет допущен на пушечный, как говорят, выстрел.
– Трудный вы, оказывается, человек, Юрий Иванович. Знаете, пожалуй, я вам десяти процентов не дам. До такой степени не владеть обстановкой. Честь имею.
– Надеюсь как раз, что ни вас, ни ваших людей я не буду иметь чести…
– Ну полно, в самом деле, кочевряжиться-то, – оборвал рассерженный Онлиевский. – Вижу, что люди вашего склада по-хорошему не понимают. Нравится вам это или нет, но честь такую вам стерпеть придется. Потому что институтец ваш – отныне мой. Так-то, дорогой!
– Ступайте-ка вон! – гневно потребовал Мельгунов. – Не знаю, что вы там задумали, но имейте в виду, жульничества ваши здесь не пройдут. Мельгунова весь мир знает. И если что – общественность подниму.
– Вот это называется напугать ежа. Да что общественность! Окститесь – кому сейчас до чего дело есть? – снисходительно остановил разволновавшегося старика Онлиевский. – Ладно, не переживайте так. Дадим вам что-нибудь. И лабораторию какую-нибудь оставим. Паяйте себе.
– Ну, прощайте. – Он удивленно мотнул головой. – А вот кого я, похоже, точно недооценил, так это Забелина, – как разыграл партию мужик. Вот кто подлинно академик! – И Онлиевский вышел, за ним хлопнула дверь приемной.
«Забелин?!» – Лицо Мельгунова покрылось потом, вытянутые в струнку губы задрожали. Весь предыдущий, казавшийся нелепицей разговор разом выстроился в логическую цепочку.
Он нажал на кнопку, ищущим движением нащупал и придвинул под себя кресло.
– Вызывали? – Вбежавшая секретарша в тревоге всматривалась в директора института: за последний год дважды приходилось вызывать неотложку.
– Где?! Флоровский где?
– Максим Юрьевич, он с утра куда-то… Может, Власова знает, она в приемной… Юрий Игнатьевич, вам плохо.
– Власову сюда.
Наталья, перепуганная, как и все, неожиданным визитом и через открытую дверь прислушивавшаяся к голосам в кабинете, вбежала тотчас. Вбежала и обмерла.
– Флоровский – в «Светоч» уехал?
– Юрий Игнатьевич!
– Он к Забелину поехал?!
– Да, но… Это не то, что вы думаете.
– Стало быть, вот оно что. Ступайте вон. Хочу побыть один.
– Юрий Игнатьевич, мы как раз собирались объясниться, – вскинулась было Наталья, но потерянно замолчала: сквозь растопыренные пальцы за ней наблюдали страдающие, все понявшие глаза.
Подвальчик был заполнен чуть на треть – после кризиса контингент резко схлынул.
– Алексей Павлович! – подбежала с неловкой улыбкой метрдотель. – Не ждали.
– Вижу! – кивнул Забелин – «персональная» его кабинка была занята, и на стене выделялось свежее пятно от сорванной таблички.
– Сейчас по соседству накроем.
– Да мы как-нибудь бочком у стоечки, – гордо отказался Максим. – Реактивные вы наши.
– По двести коньяку напузырь, – обратился он к бармену.
– Ну, чин-чин? За несбывшиеся надежды.
И с меланхолической этой ноты сорвался:
– Но почему судьба такая несчастливая? Всякий раз, как доброе дело сделать норовлю, тотчас в дерьме оказываюсь. Зарекался уже. И вот опять. Думал, альма-матер, наука – святое дело.
– Если можно, потише, – попросил бармен. Вскрики Максима нарушили гармонию элитарного ресторана.
– Что?!
– Извините! – Бармен успокаивающе поднял ладони – глаза громкого посетителя горели отчаянностью.
– Но на тебя я не в обиде. Ты как раз свое дело сделал. И банку денежку принес, и себе с полмиллиончика заработал. Выполнил, можно сказать, поставленную социальную задачу… А ты чего глазеешь, абориген? Если уж подслушиваешь, так хоть наливай вовремя. Еще два по двести, – неприязненно скомандовал он бармену. – А вот куда я от себя денусь? А Наталье что скажу? Она-то все победу справляет – уж таких планов насчет института нагородила. Ее да Астахова твоего послушать, так через год мэнээсы по пятьсот долларов получать станут. Будут они теперь получать пособия по безработице.
– Так что предлагаешь?
– Чего уж предлагать, когда раком поставили? Теперь как в анекдоте – расслабься и получай удовольствие. Хорошо хоть не задаром. Как там наши с тобой резвушки говорили? Мы не из-за денег. Но лучше дайте.
– А если не отдаваться? – Забелин увлеченно созерцал блики в бокале.
– Плесни-ка, браток, еще сотняшку. – Максим сноровисто катнул бокал. – Так вы тут чего-то как будто…