Глава 42
Когда Сэм Хофман, придя в «Нога-Хилтон», позвонил снизу в номер отца, телефон не ответил. Сэм зашел в бар в надежде, что застанет Фрэнка сидящим у стойки на стуле-поганке, как Шалтай-Болтай, заливающим в себя бренди и рассказывающим какие-нибудь невероятные истории про свои восточные приключения приятелям-собутыльникам. Но бармен сказал, что мистера Хофмана не было. Потом Сэм заглянул в казино: может быть, старик висит на перилах стола для крапса[24] и бормочет над игральными костями какие-нибудь детские заклинания. Но и там его не было. Сэм еще раз позвонил в номер и снова не получил ответа. Он попробовал позвонить в номер Асада Бараката — на тот случай, если Фрэнк решил зайти к своему другу-банкиру пропустить стаканчик перед сном. Но и там — длинные гудки. С нарастающей тревогой Сэм подошел к стойке ночного дежурного.
— Мой отец не отвечает по телефону, — объяснил он. — Я беспокоюсь, не случилось ли с ним чего — он пожилой человек.
Дежурный попросил у Сэма удостоверение личности, несколько секунд его изучал, потом взял запасной ключ и повел Сэма в номер. Это был суетливый человечек, очень строгий и педантичный.
Когда они дошли до номера Фрэнка, дежурный постучал в дверь — сначала тихо, потом громче. Сэм стоял рядом, все еще надеясь, что дверь откроется и его отец вывалится в коридор, вынимая из ушей затычки и ругаясь. Но дверь не открылась. Постучав еще раз, дежурный повернулся к Сэму: «Что ж, посмотрим». Он вставил ключ в замок и повернул его.
Сэм вошел в номер первым и тихо позвал: «Папа!» Так зовет своего папу в темноте маленький мальчик.
Первое, что увидел Сэм, — тело Асада Бараката, распростертое посреди комнаты лицом вниз. Вокруг его головы стояла лужица крови. «О Господи!» — произнес Сэм, сдерживая подступившую тошноту. Недалеко от головы Бараката лежало ухо. Его отрезали и отшвырнули, как ненужный хрящик, оставив на ковре тонкий ручеек крови. Дежурный остановился над телом Бараката и закричал. Сэм шагнул к спальне и открыл дверь.
На постели лежал Фрэнк Хофман. Простыни были темно-красные, мокрые от крови, которая сочилась из десятка ран. Сэм подошел ближе и в ужасе отшатнулся. Около правой руки отца лежало маленькое зубило, не толще пальца, к острию которого прилипли кусочки кожи и сухожилий. На стуле около постели лежал молоток. Сэм не мог ни двинуться, ни закричать, ни даже вздохнуть. Он заставил себя подойти к старику и посмотреть повнимательней. У отца на руках не хватало трех пальцев — двух на правой руке, одного на левой. На каждой ноге было также отрублено по два пальца.
Сэм склонился над искалеченным телом. Рот у отца был завязан, но когда Сэм приложил голову к его груди, то услышал, что сердце еще бьется. Он развязал повязку, и с губ Фрэнка слетело бессвязное бормотание. Сэм наклонился и прошептал отцу на ухо:
— Это я, папа. Я, Сэм. Не умирай.
Отец застонал и опять что-то пробормотал, пытаясь исторгнуть слова из своего бессильного тела. У него получился звук «с», как у заикающегося человека. «Ш-ш-ш-ш», — прошептал Сэм, гладя отца по щеке. Старик пошевелил рукой, словно хотел потянуться за телефонной трубкой. Кровь все еще текла из обрубков его пальцев, где видны были дергающиеся остатки мышц и костей.
— Полежи тихо, — сказал Сэм. — Все будет в порядке. Ты выберешься.
Ночной дежурный вошел в спальню и при виде второго изувеченного тела снова закричал. Потом бросился к телефону и стал звонить вниз. Поднятая им паника расшевелила Фрэнка Хофмана. Старик открыл глаза и посмотрел на сына, снова пытаясь что-то сказать, словно должен был сделать еще что-то необходимое перед тем, как потерять сознание.
— Ты что, папа?
— Не надо полиции, — прошептал он. — Позови начальника отделения. — Он пробормотал женевский номер телефона и снова закрыл глаза. Сэм поцеловал его в лоб. Выполнять его просьбу было уже некогда.
Первые часы после этого происшествия Сэм Хофман провел как бы вне времени. Для него было важно только одно — чтобы отец выжил. Старика отвезли в кантональную больницу и оперировали до утра. Швейцарские хирурги сумели пришить ему два пальца на руках, но третий не смогли, а за пальцы на ногах даже и не брались.