— Ужасно, — сказал он, когда Джавада уже не было и возобновился гул разговоров. — Все ведут себя с ним как с прокаженным.
— Ш-ш-ш. — Лина, пожалуй, была в еще большем волнении, чем раньше.
— Но с ним даже никто не заговорил. Почему они все так боятся? В конце концов, это же Англия!
Лина приложила палец к губам. К их столику приближался грузный иракский джентльмен.
— Не сейчас, — прошептала она. В ее глазах стояли слезы, но Хофман, казалось, этого не замечал. Он наклонился к ней и зашептал ей прямо в ухо:
— О’кей. Но я хочу, чтобы вы потом рассказали мне, почему все так напуганы.
Лина закрыла глаза. Слеза скатилась у нее по щеке.
— Я должна уйти, — торопливо сказала она и встала. Хофман наконец увидел, что она плачет.
— О Господи, простите меня. — Он протянул ей платок. Она вытерла глаза и высморкалась. — Вы дадите мне еще один шанс?
Она отрицательно покачала головой.
— Я должна идти.
— Если вы уходите, я отвезу вас домой.
Она снова покачала головой.
— Нет.
Хофман выглядел огорченным. Она приблизилась к нему и добавила шепотом:
— Нельзя, чтобы видели, что я ухожу с вами. У меня могут быть неприятности. Мне очень жаль.
— Тогда я буду ждать вас на улице, в пятидесяти ярдах от дома. У меня белый «БМВ». Я буду ждать вас полчаса.
— Мне нужно уйти, — снова сказала она, решительно пожала ему руку, обернулась и стала искать свою подругу Ранду.
Через двадцать пять минут Лина вышла из парадной двери, обменявшись притворным поцелуем с Сальвой Дарвиш. Она нашла Хофмана там, где он назначил, и села в его машину. Он курил.
— Дайте мне тоже сигарету, — попросила она. — Теперь я расскажу вам о Джаваде. — Она была уже не так напугана и по-прежнему красива.
— Не беспокойтесь, я вовсе не настаиваю. Я был чересчур любопытен, простите меня.
— Ничего, сейчас, когда мы одни, я хочу рассказать. Тогда вы, может быть, поймете, почему все так боятся. Набиль Джавад был нашим национальным поэтом. Он писал про моряков Басры, про «ма-аденов» — болотных людей, живущих среди трясин, и про курдские племена в горах за Мосулом. Его любила вся страна. Но потом волна террора докатилась и до него.
Хофман кивнул, хотя пока еще не все понял.
— Что же с ним случилось?
— Его арестовали в Багдаде десять лет назад, когда он написал несколько стихотворений, осуждавших режим. Стихи были достаточно деликатными, но в них высмеивался Правитель, и этого ему не простили.
— Как же он его высмеивал?
— Просто каламбуры, игра слов. Я помню, например, слово «джайед», что значит «добро». Это любимое словечко Правителя; он то и дело его приговаривает, вроде того, как англичане говорят «very well». И вот в одном стихотворении Джавада выведен глупый, неотесанный парень из деревни, без конца повторяющий «джайед». Им это не понравилось.
— А еще что? Вы еще что-нибудь помните?
— В другом стихотворении Джавад обыграл один из любимых лозунгов партии. Они все время скандируют: «Умма Арабия вахида тхат рисалатин халида», что значит: «Единая арабская нация и ее вечная миссия». Он заменил «умма» на «раджийя», и лозунг стал звучать так: «Полная арабская отсталость и ее легендарная судьба». Пустяк, но люди смеялись.
— И за это его арестовали?
— Да.
— И что с ним сделали?
— Его пытали. Они поступают так со всеми, чтобы заставить сознаться.
— В чем сознаться?
— В том, что они агенты Израиля, или Америки, или Англии, что угодно. Но с Джавадом было труднее. Он был поэт, ему не в чем было признаваться.
— И все же его пытали?
— Да. Им не нужно особого повода.
Хофман колебался задавать следующий вопрос, но история Джавада захватила его с того самого момента, как он появился на вечеринке.
— А каким образом Джавад потерял зрение?
Лина не смотрела на него.
— Не уверена, что вы действительно хотите это знать.
— О’кей. Нет проблем. — Наступила долгая пауза. Она горестно покачала головой, посмотрела на свою сигарету, выкинула окурок в окно и снова заговорила.
— Джавада допрашивал начальник секретной полиции лично — ведь тот дерзнул высмеивать Правителя и партию. Во время допроса он курил сигареты, одну за другой. Докурив, он тушил сигарету о какую-нибудь часть тела Джавада — руки, ноги, ягодицы, интимные места. Везде.