Быстро одевшись, Лина проехала две остановки на метро до Ланкастер-Гейт, откуда она ходила в офис коротким путем через Гайд-парк. Было холодное, ясное утро, на небе ни облачка, только высоко-высоко виднелись тонкие следы реактивных самолетов. Солнце подействовало на Лину как дезинфекция, стерев из памяти все лишнее. В глубине кошелька у нее все еще лежала визитка Хофмана. Войдя в парк, она остановилась около урны, чтобы выкинуть ее, но побоялась, что кто-нибудь увидит, а потом выудит ее из мусора. Визитка осталась лежать в отделении для бумаг. Ладно, хватит и того, что сегодня она выглядит заслуживающей доверия, чистой, умытой солнцем.
Лина прошла по лужайке мимо белоснежной статуи работы Генри Мура, где летом встречались геи и угощали друг друга сигаретами; дальше — к мосту через Серпентайн. К берегу причалила флотилия уток в ожидании, что кто-нибудь накидает им хлебных крошек. За прудом стояла статуя Питера Пэна с трубкой в руке, готового увести лондонских детей в Страну Никогда. Типично английская выдумка! Если бы эту историю сочинили в Ираке, Питер Пэн кончил бы свои дни, работая на капитана Хука.
Возле галереи Серпентайн был припаркован белый «порше» — красные кожаные сиденья, откидной верх, на переднем щитке — ящичек для женской губной помады. Лина остановилась полюбоваться машиной. Это была, пожалуй, ее самая большая мечта: она часто представляла себе, как накопит деньги, в один прекрасный день купит «порше» и поедет в Суррей, или в Котсуолдс, или еще в какую-нибудь Страну Никогда со скоростью сто миль в час; глаза защищены темными очками, шелковый шарф полощется на ветру; по дороге она подсаживает мужчину и, если он ей не нравится, выкидывает его вон. Женщина в «порше» имеет вес в обществе. Она — объект желания, но высокая скорость позволяет ей избегать неприятностей. В «порше» на дороге — как на высоком каблуке в компании. Вот только стоит он дорого. Лина понимала, что если перестанет работать у Хаммуда, то о «порше» может забыть. Вместо этого она попадет в общий котел с другими арабскими девушками и будет «кхош бинайя» — «хорошая девочка», которая только и умеет, что вести себя как девственница, даже не будучи ею, и ловить мужа. Эта мысль была невыносимой.
Лина уже почти дошла до Найтсбридж. Она взглянула направо на неуклюжий пьедестал Мемориала Альберта — маловыразительный кирпично-красный монумент достойному викторианскому мужу. Эта статуя напомнила Лине об отце. В последние годы перед смертью, постаревший и апатичный, господин Алвен целые дни проводил в Гайд-парке, читая арабские газеты и размышляя о своей деловой никчемности. Неумение делать деньги было самым большим недостатком ее отца; Лина подозревала, что в этом корень ее нынешних трудностей. Господин Алвен был умным, развитым человеком, сторонником арабского просвещения; он посылал дочь в американские школы в Аммане и Дамаске, а потом в Лондонский университет, восторгался любой завоеванной ею академической наградой, как своей собственной. Но он отказывался понимать, что его любимый век просвещения заканчивается. Настали времена, когда самые тупые и отсталые из арабов — бедуины из пустыни — стали покупать и продавать образованных арабов, как верблюдов. Иракцами, когда-то самым ученым из исламских народов, управляла шайка головорезов и насильников. А англичане и американцы, миссионеры прогресса, зажегшие этот факел, простирались ниц и перед бедуинами, и перед головорезами.
Незадолго до смерти отец Лины назвал все это «Ашр аль-Джахилийя» — новым веком невежества, вроде того, что царил на Аравийском полуострове до появления пророка Мухаммеда. В этом мире единственное, что знала Лина, — это что ей нужны деньги. Деньги и покой — вот способ выжить в век невежества. Деньги означали независимость и защищенность, даже если их давал Назир Хаммуд. Покой означал спасение. Подходя к серому бетонному зданию на Найтсбридж, она снова задумалась о своем будущем «порше»: все-таки — белый или черный?
Лина поднялась на лифте на шестой этаж и, набрав цифровой код замка, открыла массивную дверь в бухгалтерию. Было начало девятого, и на работу почти никто еще не пришел. Поискав юношу-египтянина, разносившего кофе, и не найдя его, она сварила себе чашку кофе сама и уселась за свой стол. Загрузив компьютерную систему, она начала свою обычную процедуру проверки бухгалтерского учета.
Компьютерная система в «Койот инвестмент» отражала страсть мистера Хаммуда к секретности. Он приобрел ее по необходимости, как всякий бизнесмен, которому нужны современные средства работы. Но ему необходимо было также ограничить доступ к этим средствам, и в этом он был типичным иракцем: среди арабов они оказались единственными, у кого уважение к технологиям переросло в желание их контролировать. Багдадский режим, например, отбирал на границе все пишущие машинки. Даже эти нехитрые приспособления считались мощным средством распространения информации, которое должно было контролироваться режимом, а не его врагами. Хаммуд применял те же правила в «Койот».