— Я бы сказал, хороший человек. — Чапел положил локти на стол и подался вперед. — Что именно планирует сделать твой отец?
Жорж Габриэль скрестил на груди руки и рассмеялся, думая о чем-то своем.
— Вы хороший. Вы очень хороший. Мне вас жаль. Так, словно между нами есть что-то общее. И вы умный. Что есть, то есть…
— Послушай, Жорж… Можно я буду звать тебя Жорж?
— Это лучше, чем Хаким.
— Послушай, Жорж… в прошлый понедельник погибли четверо моих товарищей. Это были хорошие ребята. У них были дети…
— Талил был очень храбрый, — отрезал Жорж, гордо подняв голову. — Он умер за моего отца.
— Он был… — Чапелу лишь в последний момент удалось сдержать гнев. Нет, эмоции были не его, а их оружием. — Куда больше людей вот-вот умрут из-за твоего отца, желают они этого или нет, — объяснил он так спокойно, как только мог. — Вот единственное, что я знаю о его планах. Ты не смог убить доктора Бак. Ты не смог убить меня. Ты знаешь, что правильно, а что неправильно. Продолжать молчать — это все равно что самому нажать на курок. Если твоему отцу удастся убить еще больше людей… не важно, сколько именно, одного, десять, тысячу… ты будешь за это в ответе, точно так же как он. Если это произойдет… если ты и дальше будешь сидеть здесь и даже пальцем не пошевелишь, чтобы остановить его, то могу лишь пообещать, что тебе придется провести остаток жизни в куда менее удобном месте, чем это. До самой смерти, Жорж.
Жорж Габриэль поежился, мальчишка теперь явственно проступил в нем, протестуя против такого бессердечного, несправедливого отношения:
— Но я же ничего не сделал.
— Но ты обо всем знаешь, — возразил Чапел с горечью. — Ты часть этого плана. — Он указал на дверь. — Ублюдок-француз, с которым ты уже познакомился, совершенно уверен, что ты побывал в лагере на Ближнем Востоке, и он имеет в виду лагерь вовсе не математический. Доктор Бак утверждает, что ты умеешь обращаться с ножом. Ты не обычный парень с парижской улицы, Жорж. Только одного того факта, что ты побывал в лагере для подготовки террористов, достаточно, чтобы засадить тебя в тюрьму лет на двадцать. Речь идет уже вовсе не о твоем отце. Речь о тебе. Тебе предстоит принять решение, стоит ли помочь самому себе. И нечего качать головой. Не проси у меня времени для того, чтобы все обдумать. И ты, и я хорошо знаем, что время не ждет.
Габриэль сидел, угрюмо уставившись в пол.
— Имя Мордехай Кан тебе что-нибудь говорит?
— Нет.
— Преподаватель, ученый из Израиля?
— Нет.
— Ты уверен? Кажется, он профессор.
— Профессор? Нет.
Чапел постарался не выдать своего разочарования:
— Так что же тогда ты можешь мне рассказать?
— Вернитесь на землю, — посоветовал Габриэль. — Вы должны понять, что отец все держал в тайне. Он раскрывал то, что мне следовало знать, и на том разговоры заканчивались.
— Ты его сын. Он наверняка делился с тобой мечтами. Не могу поверить, что ничего подобного не было.
— Все, что я знаю, — это то, что вы подобрались очень близко. Вот почему я должен был вас убить.
— Почему именно ты? У него есть и другие.
— Разве? Тогда вы знаете больше, чем я.
— Ерунда!
— Я его сын! — выкрикнул в ответ Габриэль. — Это была проверка. И я ее не прошел.
— Так что же замыслил твой отец?
— Не знаю.
— Говори!
— Не знаю.
Чапел почувствовал, что раскраснелся. С большим трудом ему удалось успокоиться.
— Тебе бы лучше об этом знать, не то сгниешь в этой тюрьме. Ты можешь никогда ее не покинуть, разве что для поездки в суд и обратно, причем я тебе обещаю, что процесс будет очень короткий. Оглянись вокруг. Это твоя жизнь. Так что это ты вернись на землю. Давай попробуем снова. Что он планирует?
— Мы возвращаемся домой.
— Куда именно?
— В Аравийскую пустыню. Куда же еще? Мы ведь Утайби.
— И это его план? Уехать домой. Нет, так не пойдет. Каков его план?
— Не знаю.
— Говори! — Чапел ударил кулаком по столу.
— Разве не понимаете? — спросил Габриэль, и злые слезы потекли у него по щекам. — Свести счеты, расквитаться! Он планирует расквитаться!
44
Наконец устал даже Бобби Фридман, хоть ему и не хотелось этого признавать. В прошлом морской пехотинец, Фридман четыре года прослужил командиром взвода в разведывательном спецподразделении, принимал участие во вторжении в Панаму и в секретной войне в Гватемале. Он гордился умением обходиться без сна, способностью час за часом выполнять свою работу, оставаясь предельно бдительным и внимательным. Но провести тридцать шесть часов за письменным столом даже для него означало выйти за границы возможного.