— Я чувствую, — мрачно сказала Вирджиния, — что в течение по крайней мере месяца или двух ни у кого из нас не будет большого досуга.
— Тогда, стало быть, все согласовано, — сказал Бернс. Он раздернул молнию на брюках, заправил рубашку, снова затянул молнию и пояс.
Палмер следил, как сматывается последняя лента. Услышал, как тихо щелкнул ее свободный конец. Выключил магнитофон. Хотел было взять катушку. Не взял.
— Кто помог тебе с этой штукой, Мак?
— Никто.
— Я имею в виду переключатель на телефоне.
Дополнительная проводка, все такое.
— Но правда же, никто, дорогуша, — заверил Бернс. — Эта штука здесь не первый год. Под рукой, на всякий пожарный случай.
Палмер помолчал, собираясь с мыслями. Без особенных затруднений он мог положить в карман эту катушку. Но мог ли он, например, принудить Бернса позвонить в его контору, чтобы подлинник был доставлен сюда?
— Бери эту катушку, старик, — сказал Бернс. — Подлинник заперт в стенном сейфе у меня в конторе. — И, проявляя свою поразительную способность предугадывать ходы противника, добавил: — Никто, кроме меня, не знает комбинации сейфа.
Палмер подошел к застекленной стене. Послеполуденная автострада не отличалась густым движением. Косые лучи солнца сверкали на кузовах проходящих машин и отражались в ветровых стеклах других автомобилей, пересекающих мост Куинсборо. Полицейский вертолет взбалтывал небо над крышами домов. Альтернатива ясна, сказал себе Палмер: подчиниться Бернсу или быть опозоренным перед лицом общественности. Но вот куда было не легко проникнуть интеллекту Бернса, — это в спутанную поросль чувств Палмера по отношению к возможности общественного скандала. Действительно, теперь, рассуждал Палмер, Эдис по закону штата Нью-Йорк получила бы основания для развода, что означало бы выплату им, Палмером, в качестве виновной стороны фантастически высоких алиментов на содержание семьи. У него осталось бы меньше половины всего его денежного имущества, возможно одна треть. Его служба в ЮБТК, конечно, немедленно прекратилась бы, точно так же, как и служба Вирджинии. Развод был бы сенсационный, с магнитофонной записью, проигрываемой в зале суда, с газетными «шапками» в течение нескольких недель; фигурировали бы сальные намеки на политический скандал, тайное любовное гнездышко, словом, газеты выжали бы из этого дела все, что возможно для максимального эффекта.
И это было бы нелегко выдержать, сказал себе Палмер, но, как все на свете, это в конце концов прекратилось бы. И после этого он все равно сохранил бы положение, которое большинство людей назвали бы приличным. Остались бы деньги, которых могло хватить надолго, если их правильно распределить. Возможно, ему пришлось бы переехать в другую страну, но это лишь способствовало бы ограничению его расходов рамками скромного образа жизни. Ему было бы отказано в праве свободно видеться с его детьми, но они скоро станут достаточно взрослыми и самостоятельными. И они смогут восстановить нити родственной связи со своим отцом. Возможность такого развития событий казалась, чем больше Палмер думал о ней, если не приятной, то, во всяком случае, приемлемой. Он отвернулся от окна и подождал секунду, пока его глаза не приспособились к менее яркому в комнате освещению. Бернс и Вирджиния наблюдали за ним. Что ж, в последующие месяцы он окажется под взглядами многих людей, если выберет то, что труднее. О нем будут говорить и думать далеко не лестно. И тем не менее постыдна ли такая перспектива?
Палмер медленно отошел от окна. Он сознавал, что должен тщательно взвесить свои мотивы. Например, должен быть совершенно уверен, что не ощущение пойманности на месте преступления заставит его для искупления грехов пойти на публичный скандал. Он видел теперь, как плохо, что он так мало знает самого себя. Было бы самой большой ошибкой принять неверное решение, руководствуясь эмоциональными — и тем самым необоснованными — причинами.
— Могу ли я суммировать? — спросил он Бернса.
— Если тебе это необходимо, миленький.
— Быть пешкой Джет-Тех в задуманных интригах. Или же ты отнесешь магнитофонную запись моим нанимателям и моей жене.
— Не только запись, Вуди. У меня есть свидетели приходов и уходов. Швейцары, уборщики на первом этаже. И в конце концов, ведь должен был кто-то звонить по телефону, чтобы магнитофон переключался. Понимаешь.
— То есть все сложенное вместе — это своего рода узел с документами для безотлагательного развода.
— Прекрасно, дорогуша. Очень хорошо сказано. — Бернс шагнул к зеркалу, висевшему над баром, и приладил галстук. — Но ты не обращаешь внимания на парочку обстоятельств в узле ДжетТех. Ты должен понять, что мы не можем поднять тебя, имея в виду твои годы, до председателя совета. Мы столкнем Бэркхардта под какой-нибудь, гм, бессмысленный титул, например председателя исполнительного комитета или что-нибудь в этом роде. Ты же будешь президентом и главным должностным лицом. И твой заработок, старина, поднимется до… примерно, ну, до такого, как ты пожелаешь сверх ста тысяч в год. Скажешь двести тысяч — получишь. Хочешь долю в контрольном пакете акций — она твоя. Этого оригинала Лумиса можно считать кем угодно, но он джентльмен.