— К сожалению, да. Эта штука изменчива. Двух одинаковых пар не найти. И у каждой пары она меняется из года в год. Но кончается все всегда одинаково. Как бы супружеская жизнь ни начиналась — как узаконенная страсть, или взаимное согласие, или обоюдное желание размножаться и растить детей, — она всегда кончается одинаково: соглашением между двумя умирающими стариками, у которых нет сил встретить смерть в одиночестве.
Палмер скорчил гримасу:
— До чего же увлекательные мысли высказывает Джинни Клэри.
— Ты бы перенес этот разговор гораздо легче, если бы время от времени сталкивался с некоторыми из этих полуночных мыслей с зазубренными краями.
— С зазубренными краями! Эта последняя была усыпана битым стеклом.
Она негромко рассмеялась:
— Может быть. Но ты сам знаешь, насколько это правда. Все мы, кому уже за сорок, понимаем это. Страна Увядание, город Закат. Но одинокие люди, вроде меня, сталкиваются с этим еще более резко, лицом к лицу.
— Чтобы столкнуться с чем-нибудь подобным лицом к лицу, — проворчал он, — тебе нужно очень сильно вытянуть шею.
— Да, но таким путем обычно узнаешь очень много полезных вещей. Ну, например, кто ты есть на самом деле. Испытываешь ли ты действительное влечение к тому, чем ты занят.
— О, — тихо произнес он. — Влечение?
Она посмотрела на него, лицо ее было абсолютно безжизненным.
— Я имею в виду к работе, Вудс. Я имею в виду к ЮБТК. Я не имею в виду…— Она сделала легкий взмах рукой. — Я бедное дитя трущобы. Нас множество, локтями пробивающих себе дорогу наверх. Сначала мы выясняем правила и кто их устанавливает. Потом придерживаемся этих правил. Вик Калхэйн сделал это в значительной степени по-своему. Он чувствует себя очень свободно в своем настоящем виде. Мак Бернс сделал это, по его мнению, на условиях, предоставленных ему теми, кто создает эти правила. Он бесится от того, что вынужден им подчиняться, и вот почему ему вообще это не удалось. Несмотря на его крашеные волосы. Я… я думала, что мне неплохо удался рывок из-за спин гонщиков, удалось пройти, так сказать, дуриком, как случается с негритянскими чемпионами-боксерами, и еврейскими учеными, и итальянскими певцами. Ты знаешь, существуют определенные дозволенные категории. У евреев более широкий выбор. Им не обязательно быть учеными. Они могут быть музыкантами, или комиками, или судьями. И вот какой я стала — вся для ЮБТК. Если не считать того, что, как оказалось, я не понимаю, не люблю этого занятия и не дорожу им. Может кончиться тем, что я брошу и сберегательные банки также. Но в настоящее время благодаря тебе я, кажется, стала банковским экспертом, и это дает большие деньги.
— Что это за правила, — спросил Палмер. — Кто их устанавливает?
— Детка-лапочка, — ответила Вирджиния, подражая голосу Бернса. — Неужели ты не знаешь? Ты устанавливаешь правила.
— Я?
— Ты и тебе подобные.
Он медленно кивнул:
— В общем, БАПы.
— Я не знала, что ты слышал этот термин.
Он криво усмехнулся:
— Подпольная организация утратила бдительность. Шифры попали в руки врага.
— Ладно. — Мгновение она казалась смущенной. Потом несильно тряхнула головой. — Тем не менее все совершенно ясно. Ничто не держит меня в ЮБТК. И поэтому я ухожу.
— Чепуха.
— Нет. Это правда.
— Просто вежливая, уклончивая чепуха.
— Нет. Это еще не вся правда. Но это правильно.
— Тогда давай зафиксируем оставшееся, — предложил Палмер.
— В этом нет нужды.
— Думаю, что есть.
— Тебе будет противно слушать, а мне противно говорить.
Палмер на секунду поднял руки.
— Ладно. Давай как можно быстрее пройдем через трудную часть. Ты хочешь выйти замуж. Я не могу жениться на тебе. Следующая ступень.
— Последняя остановка. — Она похлопала по его руке. — До свидания.
— Это же невозможно! — взорвался он. — Просто бессмысленно.
Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Ее рука потянулась к волосам Палмера. Прикосновение ее пальцев к его виску напоминало дыхание холодного ветра. — Я должна быть очень прямой и жестокой, — сказала она вполголоса. — Я бы сказала, что твое чувство — оскорбленный эгоизм. Но тебе это все равно не помогло бы. Так что слушай: я связалась с тобой на слишком низком уровне, чтобы выносить близость дальнейшей работы с тобой в одном учреждении. Необходимость видеть тебя каждый день, даже минуту-другую слушать или нечаянно слышать твой голос, необходимость видеть твое имя, напечатанное на бумаге… Все это убивает меня. Прощай, дорогой.
Он встал.
— Мы можем?..
— Нет, мы не можем. Я не знаю, насколько сильной ты меня с-считаешь. — Ее голос сорвался, и она быстро отвернулась.
— Послушай, если бы я мог…
— Ты не можешь. — Она старалась говорить ровным голосом. — И в конце концов, Вудс, ведь это… очень л-ловкий ход. Все гениально просто. Понимаешь? Ты должен понять. Если я работаю на сберегательные банки…— На мгновение ее голос стал тише. Она с трудом глотнула. — Если я там, а ты в ЮБТК… я имею в виду магнитофонные записи, — добавила она сдавленным голосом.
— Что-о?
— И-их нельзя будет использовать. Они бы скомпрометировали представителя сберегательных банков. Меня. Ты идиот, для Бернса они теперь бесполезны. — Огромное рыдание, казалось, вот-вот вырвется из ее горла. Ее глаза в ужасе расширились. И прежде чем Палмер дотронулся до ее руки, Вирджиния побежала к двери и выскочила на улицу. Стараясь идти как можно быстрее, Палмер последовал за ней. Когда он оказался на улице, она уже садилась в такси. Он смотрел на ее стройные, гладкие ноги, на узкие лодыжки, плавно переходящие в красивые полные икры. Потом дверца такси захлопнулась, и она уехала. Он стоял без пальто на холодном вечернем воздухе. Было ли лучше, рассуждал Палмер, пробежать через бар? Помогли бы выигранные за счет этого несколько секунд остановить Вирджинию?