Хозяин кабинета наблюдал за ним молча, укрываясь за пучками света, бьющего из-за спины прямо на сидящего. Экспериментатор! Проверяет чувствительность…
Ну-ну…
— Так что произошло? — быстро спросил Альбер, бросив тело резко вперед и приблизив лицо так, что маленькие глазки-буравчики впились в глаза раненого; во взгляде была угроза: коль скоро Доктор решил, что будет жить, и жить долго, пусть теперь почувствует и цену возможной лжи… Только страх дает власть, только страх, больше ничего! — Ну?
— Он… Он убил всех.
— Кто?
— О… Объект.
— Как это случилось?
— Вдруг… Вдруг он вскочил…
— Погодите, Доктор. По порядку. — Альбер снова укрылся в тени, и Доктор почувствовал мгновенное облегчение. Он всегда боялся этого человека, боялся, как боятся люди неотвратимого ночного кошмара… — Когда вы начали допрос?
— Сразу, как только легли в дрейф.
— И это было?..
— После полудня.
— А точнее?
— Сначала… Сначала Смоляр… Он пытался напугать этого человека… Но это ведь еще не было допросом, ведь так? Он еще был сильно раздосадован тем, что нельзя применить пытку.
— Да, я категорически это запретил.
— Вот тогда я, собственно, и приступил к допросу. К телу были подведены датчики, но вы знаете, как сейчас относятся к этому…
— Да.
— Хочу отметить, справедливо. Ни реакция зрачков, ни повышение пульса или давления не способны в достаточной степени…
Альбер не прерывал этого велеречивого яйцеголового дегенерата. Жить ему осталось от силы минут двадцать, а он рассуждает о каких-то там реогенных зонах эпителия… Бред! Но прерывать нельзя. Каждый думает в понятных ему образах и выражает их в понятных ему словах… Тут важно уловить детали, чтобы составить картинку.
— …и приступил к химиостимуляции в сочетании со световым гипнорефлектором… Знаете, его еще называют на сленге «чертова лампадка»…
— Какие препараты вы применили?
— О! — Доктор мечтательно улыбнулся. — Сначала самое простенькое, общеизвестное: пентонал, скополамин, амитал. Естественно, в просчитанных сочетаниях. Нет, и эти средства могут давать прекрасный эффект в отдельных случаях, но если есть большее время для работы — неделя или две. Тогда черепушку, — сидящий легонько похлопал себя по темечку, — можно было выпотрошить очень основательно с их помощью…
— Такого времени у вас не было.
— Да. И задача вами была поставлена нешуточная: вытащить из респондента все, что возможно и невозможно… Даже то, о чем он сам может не знать…
— Да, это так.
— После двух часов работы я очистил ему кровь физиологическим раствором и потом применил авторскую модификацию «чайна уайт». — Глаза Доктора лучились от удовольствия. — Это был риск, серьезный риск, но я на него пошел!
— И результаты?..
— Превзошли все ожидания! Вы даже представить себе не можете, как это интересно! Жаль, я не могу использовать кассеты для научной публикации…
— Это было бы… — хмыкнул Альбер.
— Но, кажется, мне удалось проникнуть… как бы это выразить понятнее… на нижние этажи подсознания… Механизм этого явления совершенно не изучен, еще в тридцатые годы пытались проводить подобные опыты в Германии, а в начале сороковых — в Штатах, но впоследствии если кто и работал в этом направлении, то… неофициально.
— Нелегально…
— Да. Слишком велик был отсев респондентов… — Доктор вздохнул.
Едва заметная гримаса искривила губы Альбера. Как он сформулировал? «Отсев респондентов»? В переводе с псевдонаучного на обычный это означало только, что людишки мерли, как крысы в серной кислоте, от таких высокоинтеллигентных занятий!.. Нет, Альбера это нисколько не волновало: одним время жить, другим — время умирать… Тем более сам он всегда знал, что и для него может настать «время Ч», и его мозг будут «потрошить», как тушку кролика… Но он знал, чего он хочет: власти! И не скрывал свое отношение к людишкам за красивыми словесами… Ради науки… Ради будущего… Ради истины… «Это был риск, серьезный риск, но я на него пошел!» Сказано-то как! Этот паршивый «градусник» рисковал только тем, что объект сдохнет раньше, чем он сумеет удовлетворить свой «научный интерес»…
— Наши ученые не совсем верно называют это свойство мозга «генной памятью»… Но поскольку этот термин устоялся в науке и к нему привыкли обыватели, я буду употреблять в нашем разговоре именно его…
— Что конкретно вы выяснили?
— Все это зафиксировано на пленках. Объект был в состоянии, которое я называю «летаргическая кома», и при этом он вспоминал! Иногда его воспоминания облекались в форму стихов, эссе, картин — нет, это нужно было видеть!
— Сколько времени занял допрос?
— Почти семь часов. Это, я вам скажу, очень серьезное психологическое напряжение для любого врача…
— А для пациента?
— Что?
— Для объекта это было напряжением?
— В каком смысле?
— Доктор. — Альбер выдержал паузу. — Меня интересуют две вещи. Первое: насколько полно объект «освобожден» от своих… э-э-э… знаний.
— Полагаю, на основе полученного материала можно составить полную картинку. Естественно, с материалом необходимо целенаправленно поработать.
Иначе говоря: что именно нужно извлечь из сказанного. Я понятно объясняю?
— Вполне. Второе: каким образом объект сумел убить троих моих людей, ранить вас, и куда он исчез впоследствии?
— Это не поддается объяснению. — Доктор закатил глаза, все лицо его приняло слезливо-жалкое выражение. — Он так меня ударил!.. — Сидящий опустил лицо вниз, погладил бок. — Прямо в живот. Что сказали медики, ушиб сильный?
— Не особенно. Ничего серьезного не задето. Просто вы потеряли сознание от болевого шока…
— Боль была жуткая!..
— …и при падении повредили что-то там… Вену или артерию — здесь я не специалист.
— Пролежи я так немного, и — все…
— Могло быть и такое, но обошлось. Итак, повторяю вопрос: почему после семи часов допроса, когда респондент, — это слово Альбер произнес с едва заметной иронией, — находился, как вы это называете, в «летаргической коме», он оказался способным действовать, как боец спецназа очень высокого уровня?!
Кстати, кто он, по вашему мнению, по профессии?