Второй важной инновацией эпохи Николая I были серьезные усилия по кодификации законов под руководством Михаила Сперанского. Они включали составление Полного собрания законов, принятых после 1649 года, которое издавалось в трех сериях начиная с 1830 года, а также Свода законов Российской империи, содержавшего все законы, действовавшие на тот момент, и вступившего в силу в 1835 году, с последующими переизданиями в 1842 и 1857 годах. Свод законов нередко отказываются считать настоящим «кодексом», поскольку он не претендовал на изложение общих юридических принципов на манер французского Наполеоновского кодекса, но такая точка зрения ошибочна, поскольку Наполеоновский кодекс и сам опирался на существующие юридические традиции и представлял собой компромисс между юридическими принципами старого режима, революционными инновациями и взглядами самого Наполеона[65].
Свод законов, несмотря на свои недостатки и нередкую казуистику, представлял собой собрание действующих законов, отдельные тома которого содержали нормы материального уголовного и гражданского права и процессуальные правила в дополнение к обширным административным положениям. Судьям при вынесении решений было достаточно ссылаться на Свод законов без упоминания законодательных актов, положенных в его основу. С точки зрения общего контекста XIX века, когда кодификация во многих странах нередко мучительно затягивалась и не доводилась до конца, Свод законов, как и предшествовавшее ему Соборное уложение 1649 года, представлял собой примечательное достижение, отражавшее заинтересованность российских элит в утверждении законности.
Наконец, эпохальным событием в истории российского права являлась судебная реформа 1864 года, хотя она затрагивала только судоустройство и судопроизводство, не касаясь норм материального права. Авторитет и престиж судов значительно укрепились, а гражданские и уголовные процедуры упростились благодаря учреждению публичных судебных заседаний с участием присяжных заседателей и профессиональных адвокатов. Были упразднены система формальных доказательств, ограничивавшая возможности судей по оценке доказательств, а также сословные суды первой инстанции. Помимо этого, реформа предусматривала создание системы местных мировых судов для рассмотрения мелких исков и тяжб. Аналогом таких судов для крестьян были волостные суды, учрежденные по реформе 1861 года, отменявшей крепостное право, и находившиеся в ведении самих крестьян. Поскольку юрисдикция этих судов распространялась только на крестьян, а их решения не подлежали обжалованию в обычных судах, учреждение волостных судов неправомерно критиковалось как якобы вызвавшее фрагментацию судебной системы. На самом же деле в них разбирались мелкие дела, которыми не следовало загромождать обычные суды, о какой бы судебной системе ни шла речь. Более того, Джейн Бербанк убедительно показала, что, хотя в их основу и были положены крестьянские «обычаи», это не имело своим следствием какую-либо правовую анархию[66].
Частный кредит и право
Помимо судебной структуры, культуру кредита формировали или, по крайней мере, оказывали на нее сильное влияние два направления государственной политики. Одно из них было тесно связано с попытками правительства поддерживать деление российского общества на сословия. Этот долгосрочный проект включал в себя законы, направленные на создание двух отдельных систем частного кредита – обычной и особой коммерческой – посредством особых правовых форм. Такой подход отражал в себе общую для европейской культуры идею о том, что коммерсанты принимают на себя повышенный финансовый риск, придерживаются особых ценностей, нежели дворяне или крестьяне, и, таким образом, имеют право на особый правовой режим, несмотря на то что две эти правовые и экономические культуры могли временами объединяться и оказывать друг на друга влияние[67].
67