А девка и правда странная была. То выйдет во двор с птицами говорить начнёт, и они и правда вокруг неё кружить начинают. То встанет в бане в углу и смотрит долго в упор куда то, пока Прохор её не окликнет. А то сядет и песню какую-то заунывную затянет вполголоса, еле слышно.
И вот Прохору жаль её было до боли и потому приютил её у себя и постепенно прикипел к ней душой и сердцем.
И банник Дементий за ней давно наблюдал и казалось ему, то что будто видит она его. Говорить, она ничего при этом не говорила, но смотреть на него смотрела.
Ну, а что до власти новой то вскоре Прохор понял, что всё человеческое ей тоже не чуждо было, и водочки выкушать с мясом.
Потому Прохор и держал всегда в запасах своих чего-нибудь съестное. Конечно, как ещё при нэпманах водились расстегаи с икоркой, того уже не было, но чего-нибудь вкусное припрятано у старика всегда было.
– Ну что, Прохор, давай неси нам с закромов своих всё самое лучшее! – заорал лысый.
– А что изволите товарищи? – пробубнил в нос Прохор. – У меня и огурчики малосольные есть, и колбаса краковская, и селёдочка с картошечкой отварной.
– Водки побольше и это в первую очередь, ну и остальное тоже тащи. Всё тащи!
– Слушаюсь, – произнёс Прохор и поспешно ретировался.
Сам же он давно понял, что новой власти, как и старому режиму угождать надо, а потому быстренько всё и сварганил.
С чекистами шутить нельзя. Вон давеча сказали мне, чтобы я к вечеру для них одних затопил. Сказал значит сделать надо. А то ещё чего и меня к стенке поставят, хотя и им слуги то нужны. Ладно пойду им жрать принесу,
Вскоре на резном столе из чёрного дерева, последней из оставшегося от прежнего режима вещи, уже дымилась отварная картошечка, густо посыпанная свежей зеленью, блестели пузатые малосольные огурчики, селёдочка с лучком аппетитно была уложена на тарелке и ещё колбаска с чудным запахом свежего копчения и буженина от вида которой аж у товарища Бондаря зашла слюна.
– Так давай наливай Макар! – скомандовал он.
И полилась родимая в рюмки издавая при этом мелодичный тихий звон.
Вскоре ещё через пару заходов в парилку и выпитой полтора литра беленькой товарищ Бондарь совсем разомлел и его потянуло на баб.
– А помнишь, помнишь тех двух мадам, мамашу и дочь еённою, как бишь то звали её стерву? – начал он нараспев.
– А эти что с неделю у нас были, ну да, а мы потом их в расход пустили. – стал хихикать Макар. -Храмсова Лизавета и дочь её – Олечка.
– Ну да, ну да. Сучка кинулась мне лицо царапать и пришлось ей в торец зарядить. Так мы всем ГПУ отрывались потом с ними. Такая мамаша оказалась … Ну прям огонь, орала как самка недорезанная. Строят из себя барышень, а на деле всё одно шлюхи.
– А что может нам и сейчас с кем оторваться товарищ Бондарь?
– Да бабы не помешали бы нам. А где взять то их?
– Так и я видел у этого Прохора девку дворовую, так вроде и лицом ладная, да румяная.
– О точно! А ну Прохор поди сюда! – закричал товарищ Бондарь.
Вошёл Прохор, видно уже зная зачем зовут его.
– Ты давай-ка приведи нам сюда эту как её зовут, девку твою! – орал напыжившись товарищ Бондарь.
– Так она умаялась больно, не здорова … – промямлил, побледнев Прохор и внутри у него аж сжалось всё.
– Щщщас, мы поправим ей здоровье! – пьяным голосом нараспев затянул Бондарь, – Советская власть тебя от эксплуататоров освободила, а ты тут ерепенишься?! Веди сюда её быстрей старик, а то велю тебя прямо здесь расстрелять как врага народа. – и он, достав из висевшей кобуры маузер повертел его перед носом побледневшего как смерть Прохора.
Фрося и прям хороша с собой, хоть и одета бедно. Ну не то чтоб красавица, но лицом кругла, а груди у ней прямо так и лезли из-под замызганного сарафана, а бёдра при всём при этом были круглы.
– Ну-ка, сядь тут вот с нами рядом, – пробубнил осоловевший товарищ Бондарь. – Макар налей ей водки.