Лис задыхается.
Гончая теряет опору, стоит мне из-под нее выбраться, и валится на пол, хруст ее костей в этот раз еще громче и сильнее. Лис падает на колени вместе с эгрегором, чернота полностью затягивает зрачок и белок глаз собирательницы. Собачья маска на лице появляется и исчезает еще чаще, белеют костяшки тонких пальцев.
- Эли прекрати! – хриплю.
Громова не реагирует, все еще тянет в себя гнилую суть Ховринки, как будто не может остановиться, как будто Амбрела привязала ее. Лис задыхается, вздрагивает и кажется, что еще крепче обхватывает голову твари.
Ховрника дергается, что-то булькает, хлюпает и чвакает внутри нее, поток жижи не уменьшается, а кажется, что только, наоборот, растет и крепнет, пульсирует и дрожит. Ад Громовой не выдержит, Громова не выдержит, она уже меняется: черноту в венах заменяет болотная жижа, по маске призрачного пса расползаются желтушно-зеленые пятна, сводит спазмом лопатки и выгибает тонкое тело болезненной судорогой.
Лис стонет, длинно, громко. Ее стон продирает меня до основания, и я кидаюсь к Громовой, отдираю тонкие руки от башки Ховринки, пинаю суку, отпихивая подальше, поднимаю Элисте с пола. Ее не держат ноги, глаза все еще затянуты адом и маска по-прежнему на лице. Она будто застыла, будто увязла в Амбрелле.
- Давай, Лис, приди в себя, посмотри на меня.
Громова не слышит, пульсируют под кожей вены, место ада в глазах занимает зеленая дрянь.
Ладно.
- Отдай это мне, - я притягиваю собирательницу ближе и накрываю рот Громовой своим. Ховринку почувствовать просто, вытащить тоже: она лишняя тут, в Лис, в ее привычном запахе и вкусе. И я глотаю столько, сколько могу, глотаю, пока не чувствую руки Эли, упирающиеся мне в грудь, пытающуюся меня оттолкнуть.
- Зарецкий, ты, мать твою, что вообще делаешь?! – огрызается она, все-таки заставляя меня отстраниться.
- Это ты, мать твою, что делаешь?! – рычу в ответ. – Ты должна быть в Ховринке, а не здесь! Как ты вообще тут оказалась? Где остальные?
- Не смогли войти, придурок! Что ты выставил вокруг, идиота кусок?!
- О, отлично! – сжимаю я тонкие плечи. – То есть это я виноват?!
- Нет, я! – всплескивает Эли тонкими запястьями, сбрасывая мои руки со своих плеч.
Серьезно? Серьезно, черти ее дери?
- У меня все было под контролем, пока ты не появилась, - еще немного, и я взвалю ее на плечо и утащу отсюда.
- О, да я заметила. Особенно твои крылья, Зарецкий! – Маска пса все еще на лице Элисте, вены все еще виднеются сквозь кожу, но теперь они, как и должны, наполнены адом.
- У меня еще две пары, как-нибудь смирюсь с потерей, - кривлюсь. – А вот с потерей тебя – нет! – добавляю уже громче, снова стискиваю тонкие плечи.
- Поэтому решил сам сдохунть? Отличный план. Ты – эгоист, Зарецкий! – Лис упирается тонким пальцем мне в грудь, смотрит зло, прищурившись.
Ответить не дает раздавшееся сбоку яростное, злое рычание, сраный эгрегор пришел в себя, очень вовремя, конечно.
- Заткнись! – рявкаем мы в один голос, потому что сейчас ни хрена не до Амбреллы и ее не закрытого гештальта. Я, не глядя, взмахиваю рукой, глухой удар о стену и снова тишина.
- С чего ты решила, что я собираюсь сдохнуть?
- О, ну давай-ка посмотрим, - Эли скрещивает на груди руки. - Ты приперся в самое гнусное место из всех возможных, закрыл его, чтобы никто не смог войти, никому ничего не сказал и никого не предупредил, мало того что нарвался на Ховринку, вытащил сюда еще и труп Алины, и да, у тебя, мать твою, сломано два крыла и ты истекаешь кровью! Ничего не забыла?
- Я – падший, все что…
- Да будь ты хоть реинкарнацией Будды, это ничего не меняет! Ты чем вообще думал?! Ты вообще думал? Или собственная гордыня настолько разрослась, что сдавила остатки мозгов.
Господи, дай мне терпения...
Я выдыхаю, закрываю на миг глаза, чтобы успокоиться, насколько это возможно, конечно, с учетом обстоятельств.
Ладно. Признаю. Мы орем друг на друга потому что зашкалило, перемкнуло. Высокое напряжение все дела… Громова всегда была непокорной, даже в прошлой жизни. Упрямая, резкая, умная. Она часто заставляла меня кипеть. В основном, из-за самого себя.
- Закончила? – спрашиваю тише, открывая глаза. Смотрю на Лис и вижу то, чего не замечал затуманенный злостью и волнением взгляд. Она не похожа сейчас на себя обычную: взволнованная, взъерошенная, злая, дышит часто и громко. Настоящие, не сдерживаемые чувства, без вечной насмешки в глазах цвета ледяной воды северных озер. Все еще черная вена на шее дрожит и бьется в такт сердцу. – Где тяжелая артиллерия?