- Это мы еще посмотрим, - Кукла поворачивает голову вбок, по ее губам расползается улыбка. – Ты уже моя, вы все мои. Ты, - недособирательница косится на меня, - ублюдок, тоже. Вы все…
Я переношу свой вес на колено, заставляя Куклу заткнуться, и легко толкаю Лис в грудь, заставляя отклониться.
- Лис, приди в себя, - толкаю ее еще раз, - тебе пора.
Призрачная маска в ответ скалится на меня, рычит, но чернота ада становится бледнее – уже не едкий дым, а серый туман.
- Эли, возьми ее под контроль, - я тянусь к ней своей сутью, наблюдаю, как тьму в глазах сменяет привычный индиго.
- Беги-беги, я тебя еще достану, - шипит Кукла.
- Аарон?
- Уходи, Лис, - киваю уверенно, тороплю ее, потому что, эгрегор почти закончил трансформацию: лапы все еще лапы, а хвост все еще хвост, но это ненадолго. И я не хочу, чтобы Элисте была здесь, когда Кукла полностью обретет форму. – Ну же!
- Давай, оставь его так же, как он оставил когда-то тебя! – выплевывает Ховринка. – Ты ведь ненавидела его тогда, ты ведь все еще помнишь эту ненависть. Отомсти!
- Аарон, она…
- Я знаю, Эли, уходи!
Громова дергается, сбрасывает с себя оцепенение и поднимается на ноги, ее шатает, движения скованные и напряженные, будто тело не подчиняется. Но уже через несколько секунд она поднимает на руки Алину.
- Вернись ко мне, - произносит едва слышно.
- Да, - киваю, и Лис мерцает. Как раз вовремя. Потому что Кукла подо мной орет в ярости, дергается и отшвыривает меня в другой конец храма. Удар о стену такой силы, что у меня вышибает воздух, а по стене ползет трещина, дождь из осколков витража впивается в лицо, плечи и крылья.
- Думаешь, я не достану ее? – сплевывает Кукла. Она оказывается рядом прежде, чем я успеваю сделать вдох. Полностью собралась. Стоит напротив и почти напоминает человека, только ползают под кожей личинки, изо рта вместе со словами вырывается жужжание. Она моргает, и из-под правого века на миг показывается и исчезает крыло мухи.
- Не достанешь, - киваю и от души бью тварь по морде. Не надо было ей ко мне подходить, не надо было трогать Лис, Дашку, меня. Особенно меня.
Она сносит кандило, со стены на голову суке падает икона, обжигает пол-лица, и это чертовски приятное зрелище.
Я мерцаю, чтобы оказаться рядом с ней, хватаю за волосы, заставляя отклонить голову. На чем нас там прервала Эли? Я смогу выпить ее до дна, уже ощущаю горячие угли на собственных губах, надо просто передать ей прощение. Они сожгут тварь дотла, она вспыхнет, как старая бумага.
- Именем и волей Отца!
- У тебя уже очень давно нет отца, Десница. Ты отрекся от него, разве нет? – тянет издевательски тварь.
- Но это не значит, что и Он отрекся от меня, - улыбаюсь, склоняясь к Кукле. Она не сопротивляется, не пробует ударить или вырваться, волосы, намотанные на кулак, ощущаются как речные водоросли: скользкие и тонкие. Кукла отворачивает голову, сама тянется ко мне.
- Поэтому он сбросил тебя вниз? – спрашивает шепотом и вонзает руку мне под ребра. Боль простреливает мгновенно, тварь ломает мне ребро, запах моей крови бьет наотмашь по всем органам чувств, но я только крепче сжимаю пальцы.
Хрен тебе, золотая рыбка.
- Он сбросил меня вниз, потому что я зарвался. Как зарвалась ты. Идиотов надо наказывать, Кукла, только так они могут чему-то научиться.
- И Он забрал у тебя твою ведьму.
- Не пройдет, Кукла. Я не поведусь на это дерьмо, - улыбаюсь и все-таки склоняюсь к девчонке, касаясь губ, ощущая, как плавится ее оболочка от моего прикосновения. Я все еще Десница, что бы ни было у меня в крови: ад или свет. Сдохни, сука.
Ее грязь, ее грехи такие плотные и густые, что в первые мгновения хочется одернуть голову. Я вижу все. Всех, кого она убила, кого заставляла убивать, кого заставляла умирать. Столько испачканных, отобранных, изувеченных тел, душ, людей и иных. Больше сотни, больше нескольких сотен.
Тварь дергается, я ощущаю, как сжимаются сильнее ее пальцы где-то у меня внутри, как она копается в моих внутренностях, как кровь заливает мне ноги. Но почти не реагирую на это, боль словно не моя, ощущения словно не мои. Ад крошит стены, пол и потолок над нами.
Я заберу у нее столько, сколько смогу, а потом отправлю туда, откуда она не сможет выбраться, откуда никто не возвращается.
Сука глубже проталкивает чертову руку, а я ярче раздуваю угли. Проваливаюсь в болото чужих криков и стонов, и… и вижу Элисте.
В камере, привязанная к стене, в обрывках платья. И священника рядом с ней тоже вижу, его голодный, самодовольный взгляд, испарину над верхней губой, четки в руках. Он касается лица, шеи, груди Эли, не переставая шептать что-то над ее головой, он улыбается и облизывает губы. Он хочет ее, но не смеет даже открыто посмотреть. Будто ему десять, и он только понял, что делать с тем отростком, что у него между ног.