Я кручусь на месте, верчу головой, делаю несколько шагов влево, возвращаюсь, делаю несколько шагов вправо, снова возвращаюсь. Внутри ворочается паника. Не дает ни вдохнуть, ни выдохнуть, делает движения неловкими, мысли - обжигающими, наполняет пасть кислотой.
Где ты? Где ты, Зарецкий?
Я пячусь назад, отступаю, стараясь не потерять направление, в котором двигалась. Вдыхаю и вдыхаю, возможно, слишком часто, потому что башка начинает кружиться.
Ты обещал вернуться ко мне, Зарецкий. Так вернись, мать твою!
Ничего. Пустота.
Я снова вою. Вою и вслушиваюсь, всматриваюсь, принюхиваюсь.
Паника. Паника меня тормозит, мешает, пугает, сбивает. Я что-то пропустила, я где-то потеряла след. Он остался сзади, должен был остаться сзади.
Аарон, пожалуйста.
Страх душит, сковывает, настоящий животный ужас. Я никогда не думала, что может быть так страшно, я никогда не ощущала такого страха. Он огромный, больше меня, больше всего, сильнее. Этот ужас вытягивает из меня силы. Снова рвется из груди вой, снова бьет эхо по ушам. Больно бьет, почти наотмашь, заставляя припасть на передние лапы и… И снова ощутить пряный ад падшего. Тут, внизу.
Я опускаю морду, ловя его отголоски, и снова бегу.
Теперь не потеряю, теперь буду осторожнее. Гораздо-гораздо осторожнее. Дыхание рваное, тяжелое, причиняет боль, раздирает на части внутренности, кажется, что из пасти капает не слюна, а горячая кровь, что я теряю свой ад.
Еще одно перо падает через какое-то время. И прежде, чем что-то снова меняется, проходит еще вечность, чудовищно, невероятно долго. И если сил сначала было в избытке, то с каждым мигом они тают все быстрее и быстрее. Я таю.
Я с трудом перебираю лапами, почти не различаю звуков и лиц, меня мутит и все расплывается перед глазами. Голос Чистилища почти невозможно игнорировать, еще немного и я поддамся на уговоры. Он все шепчет и шепчет, тянет и тянет, просит сдаться, убеждает, что я ничего не смогу, что ничего уже не изменить. Что я слабая, беспомощная, никчемная. Будто наваливает мне на хребет бетонные плиты, связывает лапы.
А потом сквозь гудение, сквозь гвалт слева доносится хриплое «бля», очередное перо пожирает, растворяет в себе вечно голодный туман, и я рвусь на голос и запах. Почти из последних сил.
Фигура Зарецкого просто вырастает из дымки, возникает сначала размытым пятном и только спустя еще одну вечность начинает обретать очертания.
Я падаю, не дойдя до него несколько метров…
Есть ли тут метры?
…скулю, пытаюсь отдышаться. Зарецкий меня не видит, или если и видит, то никак не реагирует, а мне надо совсем немного, чтобы отдышаться и суметь подняться, дотянуться до своего тела и сбросить его в брешь. Совсем немного времени, чуть-чуть.
- Собака?
О, меня наконец-то заметили?
Я дергаю лапой, пробую приподняться.
Зарецкий меня не узнает? Или не помнит? Или и то, и другое? Как глубоко брешь в него забралась?
- Что тут делает собака?
А мне наконец-то удается встать, даже подняться. Я сосредотачиваюсь и загоняю гончую назад, ощущаю, как трясет тело в «Безнадеге». Чувство такое, будто я сижу на огромной кровати, а на другом ее конце кто-то скачет.
Изменение проходит болезненно, но быстро. Через несколько мгновений я стою напротив Аарона на своих двоих, а не на четырех, всматриваюсь в лицо, замечаю огромное темное пятно на рубашке, сломанные крылья тают в тумане, теряют перья.
- Я Элисте, - я протягиваю руку, - пойдем со мной, - пальцы дрожат, меня всю трясет. По лицу Зарецкого ничего не понятно: нет ни удивления, ни узнавания.
- Элисте…
- Я - собиратель.
Он хмурится глубокая складочка прорезает лоб, губы снова недовольно поджаты.
- Из своры Каина, - он кривится, усмехается. – Не думал, что кто-то из вас еще остался.
А я продолжаю тянуть к нему руку.
- Пойдем со мной, я все расскажу.
- Зачем? Я там, где и должен быть.
Ой, да твою-то мать!
Я готовлюсь открывать брешь и сама хватаю Аарона за руку. И в этот момент что-то происходит, что-то неправильное. В темных глазах напротив оживает память, его пальцы крепче обхватывают мои, но… Но прикосновение обжигает, плавит кожу, между нами трещит и натягивается пространство. Вспышка обжигающего света и меня отшвыривает назад. Ударом плети, болезненной судорогой, возвращая в тело пса, из пасти теперь действительно льется кровь.