А о том, будет ли у этого какое-то развитие, я подумаю потом.
В конце концов, у меня бывший смотритель, непонятная душа-не-душа, кот, которого нужно успеть пристроить, и туева туча трупов на ближайшие несколько дней.
И где-то между всем этим нужно впихнуть хотя бы одну репетицию с ребятами, потому что вечер в «Безнадеге» - это не то же самое, что вечер где-либо еще.
Пока еду домой успеваю кинуть в чат вопрос. Наличие чатика у собирателей вызывает у меня улыбку, потому что кажется нелепостью. Но в таких ситуациях он незаменим.
Я не задаю прямой вопрос, спрашиваю о том, не случалось ли чего-нибудь странного в последнее время. Мне не нужен повышенный интерес к моей персоне. Впрочем, собиратели вообще не любят особенно трепаться и светиться, поэтому чат чаще всего молчит и не раздражает бесконечным потоком пустого трепа.
Издержки профессии.
А дома я засовываю себя в горячую ванну и открываю список, чтобы проверить то, о чем просил меня бывший смотритель.
Я просматриваю историю за май и июнь. Ничего не нахожу и поэтому листаю остальное. Но ничего особенного все равно не вижу. Нет там закономерностей, странностей, чего-то такого, что заставило бы меня если не насторожиться, то хотя бы задержать взгляд. Просто список имен, дат и мест. Кого-то я вспоминаю сразу, кого-то чтобы вспомнить приходится напрячься, и я зависаю на несколько минут. Всего около четырехсот восьмидесяти имен – по два с половиной землекопа каждый день за полгода. Примерно.
Через два часа я откладываю телефон, погружаюсь в воду с головой, выныриваю, а после все-таки снова беру его в руки. Вода с волос заливает глаза и уши.
Но я не обращаю на это внимания, грызу кончик ногтя, продолжая лежать в уже остывшей воде, думаю и все-таки кидаю в чат еще один вопрос, и все-таки набираю затем Глеба.
Глеб – нынешний смотритель. Толстый, маленький, вечно с испариной на лбу. Он носит твидовые костюмы и замшевые черные туфли, очки в толстой черной оправе, но даже с ними постоянно щурится. У него тонкие губы и мясистый нос, как будто прицепленный с чужого лица, потому что все остальные черты мелкие и невзрачные. Но… он – смотритель. Он жесткий, умный и бескомпромиссный. Его мало чем можно удивить, еще меньше чем напугать. И мне нужно было ему позвонить с самого начала, но я примерно представляю, чем закончится сегодняшний разговор. И желания торопиться не было.
В трубке гудки и стрекот. В ванной ловит хреново.
- Излагай, – голос у Глеба глухой, шелестящий. Он всегда говорит будто с отдышкой. И всегда начинает разговор с этой фразы. Сразу к делу, без предисловий – еще одно его ценное качество в достаточно длинном, на самом деле, списке.
- Я сегодня ездила за душой с утра. Питер-Москва, тридцать второй километр, душа женская, зовут Карина. Причина смерти – авария, - пока говорю, все-таки поднимаюсь из воды, потому что она теперь почти ледяная, накидываю халат и иду в комнату. Динамик тихо пищит о входящем. Наверное, кто-то ответил в чате.
- И?
- Я не смогла извлечь душу, Глеб.
- Что значит «не смогла»? – его голос, обычно скупой на эмоции, теперь изменился. Совсем немного, но для Доронина и такое изменение – почти подвиг.
- То и значит. Нечего было извлекать. Вместо души – какая-то вязкая, липкая жижа, грязная, как погода за окном, мерзкая.
- Свидетели были?
- Были. Я записала номера машин и сделала фотки, выслала тебе до звонка. Ты знаешь, что это может быть?
Глеб молчит, наверное, просматривает снимки. Не уверена, что именно он хочет на них увидеть, это просто фотографии, там ничего нет. Ничего такого, что может прояснить ситуацию.
- Они – люди? – наконец спрашивает смотритель.
- Да.
- Я так понимаю, что больше ты ничего не заметила? Кроме кривой души?
- Правильно понимаешь. И это была не душа, Глеб. Что угодно, только не душа. Не знаю, что, но чувство мерзкое.
- Ад?
- Не… - я торможу на несколько мгновений прежде, чем продолжить, потому что пытаюсь вспомнить, что именно почувствовала, когда прикоснулась к телу, - уверена. Возможно. Если это ад, то он такой силы, что от одной его капли хочется забиться в угол и выть.
- Что со списком?
- Карина все еще в нем, - говорю ровно.
В трубке снова тишина. Она не давит на уши, не напрягает, я просто жду, пока смотритель принимает решение, иду на кухню, чтобы заварить себе кофе, по дороге включаю ноутбук – надо все-таки заняться котом и поиском места жительства для него.
В комнате на тумбочке ждет своей очереди Федор Борисович в персональной стеклянной тюрьме.