— Мне, право, неловко, месье, оттого, что приходится играть партию на моей территории.
Я прошел вперед и обнаружил Жиля. Он совсем не выглядел на свои двадцать четыре года. Я дал ему двадцать и даже в какой-то момент подумал, что он близнец своей сестры. Он пожал мне руку, указал мне на кресло, оперся о стол, на котором огромный литой канделябр сверкал сталактитами застывшего разноцветного воска, и посмотрел на меня. Колетт осталась в первой комнате. Я ощущал ее неподвижное присутствие за моей спиной.
— Вас зовут Жиль Леонелли?
— Жиль, Игорь, Томазо Леонелли.
Он был, как всем известно, очень красив. Заголовок своего романа он нашел в зеркале. Насколько чернява была его сестра, настолько Жиль был светловолос. Но мне тут же показалось, что я ощущаю хрупкость этой красоты, и что он сам сознает угрозу, нависшую над ней. Волосы были не очень густые, а недовольное выражение обиженного ангела могло преждевременно превратиться в старческую гримасу. Он продолжал наблюдать за мной, приветливый, но отстраненный. Он как бы давал представление, но при этом его поза не казалась неестественной. Я ощутил все это и незамедлительно испытал тройное смущение (или обаяние?), которое мне случается испытывать при виде гомосексуалистов, юных, красивых. Я был (как вскоре узнал об этом) на двенадцать лет старше его. Тем не менее я чувствовал себя перед Жилем не в своей тарелке, как бывает со зрелым человеком, когда перед ним находится обидчивый подросток. Я угадывал за своей спиной какую-то мышиную возню, ожидание, пугающее внимание. Я почувствовал себя немного увереннее лишь тогда, когда заговорил о рукописи, когда стал задавать вопросы, на которые Жиль отвечал с большой охотой, подбодрившей меня, и с бесстыдством, оживившим мое смущение. Он часто говорил «мы», и это множественное число включало, естественно, его сестру. Именно в это первое утро у меня появилась привычка смотреть на «Жиля» как на своего рода двуглавого волшебника. Он с улыбкой принял условия, которые я ему предложил.
— Было бы мило поприветствовать маму и сказать ей пару слов обо всем этом, — прошептал он.
В какой-то момент я себя спросил, был ли он совершеннолетним и имел ли он право подписывать контракт. Как будто угадав мои мысли, он сказал: «Я родился в 1933-м году в Риме, а Колетт в 1938-м здесь, в тот день, когда Даладье вернулся из Мюнхена. В тот день, когда он обозвал французов дураками, в самолете, вы помните?…» «Еще более отчетливо, чем вы», — хотелось мне ответить, но я промолчал.
Людмила Леонелли спросила меня: «Вы бы могли ожидать от него такое, месье?»
Я не успел ответить, насколько ее вопрос был не ко мне: она встала, закурила сигарету (другая тлела на краю книги, на столике) и вышла из гостиной. В этот момент появился барон Леонелли и пересек комнату по диагонали, с глазами, устремленными на только ему одному видимый горизонт. «Хотите, вместе пообедаем?» — предложил я, будучи в полнейшем замешательстве. Колетт накинула на плечи замшевую куртку, взяла Жиля за руку и оба они вышли впереди меня в вестибюль. Они, как принцы, прошли в дверь передо мной. Никто, казалось, и не заметил нашего ухода.
Я приехал на такси и пожалел, что не оставил машину около дома, чтобы усадить в нее моих спутников. Жиль при свете дня сиял всей своей драгоценной чахлой бледностью. Он, как мне казалось, должен был привлекать внимание всех прохожих. В действительности же никто не обращал на нас внимания. Колетт проявила себя словоохотливой, но она никогда не смотрела на собеседника.
Мы дважды пересекли Сену и на выходе с моста Турнель я решил отвести Жиля и Колетт в «Божоле». Когда мы вошли туда, я подумал, что им очень не понравится этот шум, такой «французский», но они выглядели довольными. За столом я убедился, что Колетт пила, как мужчина; Жиль казался отсутствующим. «Знаете что, — сказал он мне вдруг, — я напишу вам кучу романов…» Он наполнил свой бокал и поднял его, глядя мне прямо в глаза. У него был настойчивый, насмешливый взгляд. Я первый отвел глаза. «За славу!» — сказал он.
На этом я остановлюсь. Всё, что последовало дальше, относится к дружбе и не может быть раскрыто. Самые прекрасные почести, которые я мог воздать Жилю, — это вспомнить здесь о его появлении. Его последующие исчезновения, вплоть до короткого коммюнике АФП восемь дней тому назад, известны всем и беспощадно комментируются. Для меня они навсегда погребены в скорбном молчании.
Ж.-Ф. Ф.
11 июня 1978 г.
Все, кто его знает, найдут Жоса Форнеро целиком в этом тексте: объективного, ироничного, сдержанно мужественного, — достаточно «протестантского», можно было бы сказать. Искушаемого также, как нам кажется, литературным выражением, но обуздавшего этот свой порыв, как только появился риск быть захваченным им.
Не приходится сомневаться, что в июне 1978-го года Жос Форнеро, только что опубликовавший «Рану», был в контакте по этому поводу с Жилем Леонелли и знал все о его ссылке. Но нельзя также сомневаться и в том, что известие о смерти писателя поразило его с такой же жестокостью, как и всякого другого. Коммюнике АФП,[1] полученное 7-го июня утром, побудило журналистов позвонить Жосу Форнеро и сообщить ему о трагической смерти его автора.
Вспоминаем, что никакого уточнения не появилось в последующие дни ни об аварии — известно только, что писатель был единственной жертвой, — ни о причинах его присутствия в той части Соединенных Штатов. Газеты лишь освежили все домыслы, возникшие десять лет назад, когда Жиль исчез без каких-либо объяснений и не оставив никаких следов. Тогда некоторые утверждали (сразу, как только улегся шум, связанный с событиями 1968-го года, которым как раз и воспользовался Жиль, чтобы незаметно исчезнуть), что видели его в бенедиктинском монастыре Эн-Калькат под Нью-Дели, в Таосе под Мехико, в Сан-Франциско. Но ни доказательства, ни фотографии, подтверждающие эти утверждения, так и не появились. На момент публикации «Раны» издательство ЖФФ предложило газетам только портреты одиннадцатилетней давности, а шесть недель спустя везде была воспроизведена одна-единственная фотография аварии во Флагстаффе, на которой перед мотелем слабо проступал почерневший каркас довольно старого «шевроле»…
Случайная смерть писателя при обстоятельствах, которые пресса и публика сочли таинственными, решимость, с которой Жиль в течение десяти лет старался вытравить в памяти людей свой облик, подействовала на продажу «Раны» как удар кнута. В августе 1978-го года можно было подумать, что время вернулось на двадцать один год назад, и «эффект Жиля» подействовал с эффективностью, которой никто не ожидал. Не достигнув высот, на которые вознесся «Ангел», «Рана» стала одним из бестселлеров лета, явилась успехом, о котором можно сказать, что он покоился на недоразумении. Аромат скандала, который опьянил первых читателей Жиля двадцать лет тому назад, в «Ране», в этом полном горечи монологе, который можно скорее сравнить с «Крахом» Скотта Фицджеральда или, местами, с исповедями Берроуза, чем с двумя книгами, ядовитыми и блестящими, молодого Жиля.
Последовавшие за триумфом «Ангела» годы (1958–1962) стали свидетелями восхождения Жоса Форнеро. Мы о них вспоминаем только для наших самых молодых читателей, да еще ради того, чтобы профессиональный путь издателя выглядел целостным. Говорить о его успехе — значит вызвать из легкого забвения, которое уже их затушевывает, образы французской жизни конца пятидесятых годов. Перезвон медных колокольчиков, которым объявляли в ТИП Жана Вилара начало представлений, — и в сутолоке спешащей толпы по всей длине огромных коридоров дворца Шайо десятки рук тянулись к Жосу. Фермы, которые было модно в то время обустраивать со стороны Вернона и Ножан-ле-Руа, где на побеленных стенах вешали полотна Атлана и гравюры Бриана. Первые авторские права молодых романистов оборачивались кабриолетами цвета герани. Сентиментальные путешествия в Сан-Джиминьяно, на корриды в Памплону, в И вису, на греческие острова… Жос оказывался причастным ко всем модным веяниям того времени, путешествующим на Родос или на Балеарские острова вместе с Шабеями, дарящим Жилю и Колетт Леонелли их первый «ягуар», проводящим пасмурные осенние воскресенья на мельнице Гренолей в Мезьере.
1
Только что поступило сообщение о смерти французского писателя Жиля Леонелли, больше известного как просто Жиль, автора среди прочих произведений романов «Ангел» и «Рана», случившейся в результате автомобильной аварии недалеко от Флагстаффа (штат Аризона) 6 июня 1970 года в 17 часов по местному времени. Ему было 45 лет.