Вальтер почувствовал волнение Жоса и остановил машину за двадцать метров до крыльца. Все лица были повернуты к ним.
Вальтер слышал разговоры о группе, приехавшей в Понтрезину снимать фильм. По телефону жандармы, мобилизованные для службы порядка и бывшие в курсе, объяснили ему все в нескольких словах. Но увидеть их воочию!.. Какая-то пара отделилась от общей группы: бандит, одетый как шикарный водопроводчик, и красивая женщина, вся в бархате и кружевах, с лицом и плечами, покрытыми охрой. В двух шагах за ней усатый мужчина показался Вальтеру живым воплощением знаменитого Курта, его прадедушки, который в свои семьдесят пять лет еще делал детей. Его фотографии еще не до конца выгорели в коридоре их гостиницы. Другие, позади этих трех, сливались в единое целое в общей толчее. Джинсы и рубашки операторов, платья с фижмами и гладкий, теплый цвет кожи, который создается у актрис умелым макияжем: Вальтер увидел все с одного взгляда. Ему было больно за этого старого типа, который застыл в неудобной позе рядом с ним. Странные мысли появились у Вальтера, когда он нес тело вниз, потом на дороге, и он не осмеливался лишний раз повернуться к Терезе, к Терезе, на которой он должен был жениться в октябре, между летним и зимним сезонами. К Терезе, которую он любил, к которой либо он ходил тайком каждую ночь, либо она сама приходила к нему, в его комнату, и как тут было не подумать о том дне, очень далеком, в невообразимом будущем, когда один из них будет сидеть, как вот этот француз, рядом с трупом другого, и когда все будет закончено. «Мы умрем вместе», — подумал он немного глупо. Вот уже два часа он чувствовал, что его переполняет любовь к Терезе, как никогда. Такое любовное отчаяние, такое скрытое безумие, что он спрашивал себя, посмеет ли он признаться в нем этой ночью, шепотом …
Женщина в бархате и кружевах подошла и неловко обняла француза. Бандит тоже подошел, потом усатый, который, как увидел Вальтер, тайком выбросил сигарету, прежде чем положить, как и другие, руку на плечо француза. «Сейчас он сломается…» Но лицо Жоса выплывало, белое, невозмутимое, из этого узла объятий и шепота.
Директор отеля, в черном пиджаке и полосатых брюках, вышел вперед, шурша туфлями по гравию, в сопровождении двух носильщиков и двух коридорных. Один из них подмигнул Вальтеру: они играли в одной команде в хоккей. Директор склонился перед французом, как перед лордом, прибывшим в «роллс-ройсе». Его сочувствие было неискренним, вымученным. Нежелательные впечатления для клиентуры. Утренние лыжники возвращались с прогулки и задавали вопросы слишком звонкими голосами. Одна из лыжниц потащила своих компаньонов в сторону. В свою очередь актеры тоже встрепенулись. Надо ли подойти? Пожать руку? Обнять? Главный оператор, рыжеволосый гигант, отстранил других и заключил Жоса в свои объятия, говоря ему что-то на ухо. Потом все снова застыли: коридорные с помощью Вальтера стали развязывать веревки, освобождать носилки. Вслед за своим хозяином они поднялись на крыльцо, пересекли холл. Фигурантки, которые утром дурачились, подмигивая и выпячивая зады, теперь тайком крестились. Наконец, открыв и закрыв две двери в конце длинного коридора, они достигли маленькой белой комнаты с опущенными шторами, которую наскоро обустроили как могли: кровать, слишком яркий ковер. Тереза вошла за пятью мужчинами, и директор отеля закрыл за ними дверь, воздев вверх руку.
Норме Леннокс и Деметриосу предоставили играть дальше ведущую роль. Даже в драме следует соблюдать иерархию. Утративший недавний апломб красавец Виктор замешкался немного, не зная, за кем идти. Они с Нормой договорились было поехать в Санкт-Мориц, в «Кеза Велья», посидеть за стаканчиком. Все это накрылось. Или в бар «Палас-Отеля», посмотреть на модниц. Какой-то голос спросил: «А что тут сейчас будет?» Рыжий гигант ответил: «Врач, ищейки, всякие глупости!..» Он смотрел вдаль, на горы.
— Ты его знал лично, Форнеро, до фильма?
— Моя жена когда-то опубликовала одну вещицу у него, уже давно. Моя первая жена…
Типично тирольская мелодия вдруг хлынула из репродукторов. Портье со смущенным видом побежал, прижав палец к губам. Норма и Деметриос повели Жоса в маленькую гостиную, прилегающую к бару. Портье исчез, вернулся, сказал что-то на ухо Виктору. Облеченный наконец-то ролью, актер сходил за бутылкой, наполнил стакан наполовину виски, плеснул туда немного воды и поднял занавеску, которая закрывала малую гостиную. Он был удивлен, увидев Жоса беседующим с Деметриосом и Нормой. Он протянул стакан, который Жос выпил одним длинным глотком и вернул его пустым. Норма рукой указала Виктору на кресло рядом с собой.
…«Вайнберг, если позвонить ему сейчас, может прибыть сюда завтра, — сказал Жос. — Нельзя терять ни часа. Понятно? Сегодня вечером они будут говорить… Потом пребывать в некоторой растерянности… Надо будет взять их в руки. Я рассчитываю на тебя, Луиджи. Я сделаю все, чтобы вернуться через четыре-пять дней». Он положил руку на руку Деметриоса: «Поверь мне, так лучше…»
Он откинулся на спинку дивана, утонул в нем, посмотрел на них. Он казался холодным и отсутствующим.
— Пойду поднимусь к себе в комнату. Ты можешь проследить, чтобы… чтобы все было сделано как следует? Потом ты пришлешь ко мне Югетту с ее списком адресов и проследишь, чтобы меня ни с кем не соединяли. Предупреди меня, когда придут по поводу формальностей. Наведи справки также о… о транспорте… Извините за такой вид…» Он пошатнулся. «Слишком щедрая оказалась у меня рука», — подумал Виктор. Жос наклонился к Норме, быстро поцеловал ее в висок, развернулся и исчез через служебную дверь бара, как если бы знал все закоулки «Энгадинера». «Браво!» — бормотал Виктор. Норма, взяв за руку, избавила его от необходимости продолжать. «Ты должен отвезти меня в Санкт-Мориц… Это просто необходимо».
* * *
15-го июня вечером съемочная машина отъехала в Милан за Жосом Форнеро, прибывшим самолетом из Парижа. За рулем был Вайнберг. В последний момент Деметриос решил на час сократить съемки, чтобы его сопровождать. Весь день работали в замке Бондо: оттуда до Милана было не слишком далеко. Деметриос хотел воспользоваться двумя часами обратного пути, чтобы поговорить с Жосом. Он надеялся сделать остановку в Комо или в Менаджо и там пообедать. Но в каком состоянии будет Форнеро? Смерть Клод взволновала актеров, как того и опасался Жос, и настроение у всех изменилось. Подъем первой недели уступил место какому-то зубоскальству и напряжению. Грозы, образовываясь над перевалом Малоя и обрушиваясь каждую ночь на Энгадин, изнуряли всех. Удастся ли заинтересовать Жоса проблемами фильма? Деметриос ни разу не говорил с ним по телефону со времени его отъезда, днем 11-го июня, когда он с ним попрощался, наклонившись над машиной Юбера Флео, которая должна была следовать за катафалком до Ревена в Арденнах, где, бог знает почему, должны были похоронить Клод. Шестьсот километров за гробом по горным дорогам, по автострадам Швейцарии, Германии: границы, транспортные пошлины. Объяснения… Деметриоса пробирала дрожь при мысли о путешествии. Но Жос был непреклонен. Юбер Флео решился сопровождать Форнеро, чтобы избавить его от необходимости сидеть за рулем по восемь-десять часов одному, не отводя глаз от кузова «универсала» — длинного сверкающего «мерседеса», куда поместили гроб, накрытый поверх серой подстилки огромным венком, купленным вскладчину в Санкт-Морице. На ленте — белой ленте, как настояла Норма, — можно было прочесть: «Клод, от Команды». Это было несколько сентиментально, так как большинство из тех, кто внес деньги, не называли Клод по имени, а обращались к ней «мадам», но повеял ветер эмоций. Многие промокали глаза платочками.
Теперь на дороге, которая петляла между Граведоной и Черноббио — скорей бы Комо и автострада! — Деметриос был мрачен. После десяти дней натурных съемок он все еще не чувствовал фильма. Во всяком случае чувствовал гораздо хуже, чем в самые первые часы. Он находил рабочий позитив невнятным, а костюмы слишком яркими. Все это отдавало студией, открыткой. Может быть, надо было все осовременить? Но разве можно будет заставить публику поверить в достоверность этих страстей, этих эксцессов, этого убийства, если люди на экране будут одеты в пиджачные пары и костюмы? Да, у романистов чудесная доля! Когда в начале зимы встал вопрос о модернизации интриги, о переносе действия в наши дни, сын Флео стал угрожать скандалом. Он говорил о судебном процессе, о том, что заберет обратно права. Жос пошел у него на поводу: издатель в кепке продюсера — это опасно. Быть продюсером — все равно что быть хирургом или генералом. Надо уметь отсекать. Жертвовать людьми. А Жос боготворит «текст», как он сам говорит. Все время на устах Висконти. Но он умер, Висконти, а при жизни три раза отказывался снимать «Расстояния», с тремя разными продюсерами. И что теперь делать? Все знали, что хотя дело организовано солидно, хотя бюджет получился щедрый, все же Форнеро играет здесь ва-банк и с помощью романа Флео хочет взять реванш за неудачи в чем-то другом, за терзающие его сомнения. Он вложил слишком много собственных денег в эту комбинацию и это заставляло его нервничать. Когда Деметриос увидел его в тот вечер, сраженного смертью Клод, он испугался за свой фильм. Из эгоизма? Нет, от порядочности. Он нес на своих плечах предприятие в тридцать пять миллионов и не мог себе позволить расслабиться.