— Эй! — Окрик Палваныча прервал Колины раздумья. — Ты что, заснул, хорек сервелатный?! Поступила команда. Выполняй.
— Простите, товарищ прапорщик, какая команда?
— Ну, Хейердалов сын! «Песню запевай»!!!
«Боров садистский… — мысленно выругался Лавочкин. — Скучно ему стало…» Но парень и сам не прочь был взбодриться. Да, пора выныривать из пучины депрессии. Коля затянул не очень веселый, но в целом оптимистический ретро-хит:
Осенью в дождливый серый день
Проползал по городу тюлень.
Шлепал он по серой мостовой,
Ластоногий сказочный герой…
Явись, морской тюлень,
По моему хотению!
Возьми меня, тюлень,
В свою страну тюленью.
Где льды, тунец-зараза.
Где не был я ни разу,
Возьми меня туда, морской тюлень!
Прапорщик остановился и пригнулся, хватая Колю за руку и увлекая вниз:
— Тихо!
Парень щелкнул зубами, закрывая рот.
Впереди росла полоска кустарника, а за ней слышались топот копыт и людские голоса.
Палваныч высунул голову.
По широкой дороге навстречу друг другу двигались различные повозки, всадники и пешеходы. Не толпа, конечно, но внушительный поток.
Как потом узнали странники, они вышли к тракту, соединявшему два немаленьких города. Стояли праздничные ярмарочные деньки, поэтому на дороге было особенно оживленно: люди спешили на ярмарки.
— Всё ясно… Воспользуемся старой, проверенной на тебе стратегией поиска, — сказал прапорщик. — Будем объезжать окрестные населенные пункты, пока не нападем на след ворюги. За мной.
Дубовых и Лавочкин продрались сквозь кусты к обочине. Палванычу надоело топать пешком, он высмотрел наиболее подходящую кандидатуру для «автостопа».
Блаженно улыбавшийся средних лет крестьянин в простой, но яркой одежде. Так себе человек, без особых примет. Ни толстый, ни худой. Спокойный, как фараон в саркофаге. Только живой.
Мужичок ехал в телеге, которую толкала серая в яблоках лошадка. Да-да, именно толкала, ведь она была запряжена сзади.
Кобылья морда находилась над повозкой. Крестьянин сидел рядом и правил.
— Гражданин, подкинь нас немного! — попросил прапорщик, когда телега почти подкатила к путникам,
— Подкинуть не смогу, вон ты какой тяжелый на вид-то. От земли небось не оторвать! А подвести не откажусь. Полезайте на здоровьичко, — с готовностью откликнулся мужик,
Палваныч и Коля забрались в телегу.
На дне лежал молоток. И всё.
Дубовых решил вызвать возницу на разговор:
— Откуда едешь?
— Из столицы, известное дело. За мукой ездил. Жена велела: «Гюнтер, привези мне два мешка мучицы». Вот я и поехал.
— А молоток тут при чем?
— О, это целая история, — протянул Гюнтер. — Во-первых, денег хватило только на мешок. Я поистратился, туда добираючись.
— На девочек? — осклабился Палваныч.
— Если бы! На женщин! — загадочно ответил крестьянин и развил тему. — Две такие красивые и очень внушающие доверие. У них, бедняжек, корабль отплыл, опоздали они. Вот взаймы и попросили на денек-другой. Я на постоялом дворе прождал трое суток, а они так и не вернулись…
— Э, рядовой, — прапорщик пихнул локтем Колю, — а всё-таки приятно знать, что ты не самый распоследний лох, правда?
Мужик продолжил:
— …Думаю, не случилось ли с ними плохого? Однако я отвлекся. Приехал на рынок, сторговался. Тащу мешок. Тут добрый человек ко мне подбежал, участливый такой… Говорит: «Мука — это сиюминутный прах, ты, работяга, лучше у меня зерна возьми да засей! С каждого зернышка по колоску — вот тебе и в десять раз больше, чем было». Я, конечно, задумался. Парень я с руками, не без головы тоже. Выгоду чую, словно гончая лису. «Купил бы у тебя зерна, — говорю, — только денег нет». Он отвечает: «Не беда, нешто я не выручу предприимчивого человека! Меняю твою муку на свое зерно! Честно и благородно. Ты мне мешок, я тебе десятую часть рожью». Я прикинул, то же на то же вышло. Выращу урожай — будет мне мешок зерна или больше. Ударили по рукам. Погрузил в телегу куль зерна, домой двинулся. Задремал на ходу (жарко было и скучно). Очнулся. Нету моей ржи. Видно, птицы склевали, пока я спал. Они, пернатые твари, совсем наглые стали, прожористые. Даже куля не оставили.
— О! — многозначительно окнул Коля, задумавшись о науке психиатрии.
— А молоток-то здесь при чем? — нахмурился прапорщик.
— Молоток? A! Молоток… Так я его из дома взял. Вдруг колесо сломается…
Серая в яблоках заржала. Наверное, ей было еще смешнее, чем Палванычу с Лавочкиным. Крестьянин проявил вежливость:
— Куда сами едете?
— Ищем сына моего. Младшенького. — Дубовых не стал изобретать свежих легенд. — Заплутал он, бедняга. Шляп… Шлюх…
— Шлюпфриг! — подсказал солдат.
— Точно, он! — подтвердил прапорщик.
— Что же ты, добрый человек, так неудачно сынка назвал? Сам путаешься, — сочувственно покачал головой Гюнтер.
— Слово не «Першинг-2»: вылетит, не перехватишь, — изложил свое видение проблемы Палваныч.
— А вон и наша деревенька, Швахвайзехаузен. [7]
Тракт заворачивал вправо, огибая лес, а влево ответвлялась колея сельского необустроенного пути. Она сбегала по пологому склону в низину, где текла маленькая речушка, а на противоположном берегу размещалась скромная группка домов. Десятка полтора. Домики не впечатляли: кривые хлипкие хибары с неухоженными огородами. Воистину, деревенька — швах.
Солнце клонилось к закату. Прапорщик подумал о ночлеге и еще кое о чем.
— А у вас в селении все такие… сообразительные? — спросил он крестьянина.
— Я один из мудрейших, помощник старосты, — приосанился Гюнтер.
— Постой есть?
Мужичок слегка хлопнул ладонью кобылку в лоб. Она остановилась.
Сзади недовольно заворчали какие-то люди, катившие за телегой большую тачку.
— Доставай, — потер руки крестьянин.
— Чего?! — не понял Дубовых.
— Есть!
— Что есть?
— Что обещал.
— Кто?
— Ну, ты! — рассердился мужичок. — Ты же мне сказал, мол, постой, будем есть!
— Тьфу ты, карикатуры клок! — воскликнул Палваныч, бешено зыркая на Колю, дескать, не сметь смеяться. — «Постой» не в смысле «тпру», а в смысле «поспать», понимаешь?
— Да рано еще спать, тем более на дороге… — захлопал округлившимися глазами мужичок.
Дубовых схватился за голову: «Что бы вообразил этот идиот, если бы я объяснил про „есть“ не в смысле „жрать“, а в смысле „иметься“?! Нет, ну полный кретин!..»
— Разрешите, товарищ прапорщик? — встрял Лавочкин.
— Д-давай, — выдавил сквозь зубы пунцовый от злости Палваныч.
— Любезный, — начал Коля, — в вашей деревне найдется место переночевать? Для нас двоих.
— Да, конечно! Хоть у меня оставайтесь!
— Вот и славно, — обрадовался солдат. — Поехали?
— Разумеется! А куда? — спросил Гюнтер.
— Грмрмык!!! — прохрипел Дубовых.
— Чего?
— Товарищ прапорщик имел в виду, что мы должны ехать к вам домой на ночлег, — терпеливо объяснил парень.
— А! — Мужичок дернул лошадку за подбородок, и она потопала к повороту на Швахвайзехаузен. — Но сколь, однако же, ваш спутник емко изъясняется!
— Да, — ухмыльнулся Коля, — товарищ прапорщик был более чем лапидарен.
Почти успокоившийся Палваныч вновь вспыхнул праведным негодованием:
— Как ты сказал?! Я лапидарен?! Да за такие слова морду бить надо!
Всю дорогу до деревеньки Лавочкин отбивался от командирских нападок и растолковывал смысл «непристойного» термина.
К порогу подкатили затемно.
Дом Гюнтера являл собой неучтенное чудо света. Чудо заключалось в том, что такая рухлядь до сих пор не развалилась. Солдат, скептически обозревавший лачугу, решил ни в коем случае не чихать внутри этого гниловатого строения.
7
Shwach — слабый, Weise — мудрец, hausen — от слова «дом» (указание на то, что это деревня).