— Минуточку внимания! — вклинился прапорщик. Солдат рефлекторно скривил недовольную мину: обычно произносящий эту формулу начинает что-либо активно продавать. Но Палваныч решил воспользоваться стихийным митингом не для торговли.
— Граждане! Мы ищем моего сына. Зовут его…
— Шлюпфриг! — Лавочкин уже привычно пришел на помощь начальнику.
— Вот! — подтвердил «покинутый отец». — Паренек такой совсем юный. Рыжеволосый, остроносый, должен при себе иметь красное знамя с золотыми буквами. Вы его не встречали?
— Нет, друг, извини, не было такого. — Люди качали головами, разводили руками и совершали прочие действия, обозначающие отказ.
— Где ж его черти носят? — Дубовых с досадой стукнул кулаком о ладонь.
Перед Палванычем тотчас материализовался Аршкопф.
— Осмелюсь доложить, товарищ прапорщик, ни я, ни другие черти нигде не носим Шлюпфрига! — пропищал он.
Народ, мягко говоря, напрягся.
— А? Что я говорил? — победно завопил Гюнтер.
Его ликование завязло в тишине. Крестьяне боялись. Они, разумеется, вновь схватились за свое сельскохозяйственное оружие, но драться с чертом не спешили,
— Как не вовремя, — прошипел Лавочкин, мысленно ругая спутника.
— Они вам мешают, товарищ прапорщик? — Бес зыркнул через плечо на людей.
Селяне попятились. Блеск маленьких злых глаз и оскал острых зубов не внушали доверия,
— В целом, да, — ответил Палваныч.
Черт развернулся к деревенским ополченцам, развел черные мохнатые руки в стороны, топнул копытом, щелкнул хвостом.
— Пошли во-о-он!!!
Аршкопф завизжал так, что крестьяне мигом бросились прочь, побросав оружие. Неслись они невероятно быстро, умудряясь при этом зажимать ладонями уши.
Коля и сам с глубоким облегчением припустил бы от чертового писка, жаль, положение обязывало пережить пытку звуком до конца. Прапорщику тоже было тяжко слушать ультразвуковые вопли беса. Но опытному вояке-снабженцу приходилось терпеть и не такое. Когда басил разозленный комбат, лопались стаканы, вскрывалась изоляция на проводах и перегорали лампочки.
По всей деревне испуганно ржали лошади, кудахтали куры и орала прочая живность.
— Молодец, — просипел Палваныч, не слыша собственного голоса. — Объявляю благодарность, а также повышаю с рядового до ефрейтора. Лавочкин, бери пример с Аршкопфа и станешь образцовым солдатом!
Парень ухмыльнулся: «И тут Болваныч ухитрился кинуть камень в мой огород! А черта-то от гордости аж распирает. Тупица… Знал бы он, как в армии относятся к ефрейторам…»
— Если вы закончили с торжественной частью, то пора рвать когти. Местная команда наверняка захочет сыграть матч-реванш, — сказал Коля.
— Отставить, — буркнул Палваныч. — Ефрейтор Аршкопф, доложи, где находится Шрульфиг, или кто он там.
— Не имею чести знать, товарищ прапорщик, — отчеканил черт.
— Расшифруй помалу, — напрягся Дубовых. Он не любил обломов.
— Простите, но Шлюпфриг вне зоны моей чувствительности, — виновато залепетал рогатый. — Есть несколько десятков мест, куда мое чутье не распространяется. Я не засекаю разыскиваемого. Значит, либо он мертв, либо спрятался.
— Ладно, хрен с ним, — смирился Палваныч. — Хотя лучше уж ему быть живым. Рядовой Лавочкин, запрягай гюнтеровскую повозку. Ефрейтор Аршкопф, вольно.
Черт испарился, прапорщик шмыгнул в лачугу, дабы учинить грабеж, солдат побежал на задний двор исполнять приказ.
Городской парнишка не умел обращаться со сбруей, тем более со столь необычной. Оседлать бы смог (научился в Вальденрайхе), но впрячь… Дубовых, не дождавшись результатов, сделал всё сам.
«Поздравляю, Коля, ты стал участником преступления», — хмуро разговаривал с собой Лавочкин, трясясь в телеге рядом с мешками и прихваченным имуществом. Палваныч неплохо разобрался с управлением лошадью, запряженной позади повозки. Идиотский процесс поддавался лишь истинному дуболому.
Встречные крутили пальцем у виска, хихикали. Сначала было неприятно, потом рядовой и прапорщик перестали обращать на насмешки внимание.
— Куда мы едем? — поинтересовался парень, уставший считать деревья.
— К замку Косолаппена. Нам бы сразу туда двинуть!.. Они тут все сплошь тупые, и я готов поспорить, что мы найдем ворюгу именно там.
— Вы настолько в этом уверены?
— Я в его годы сделал бы абсолютно так же.
— А в ваши? Ну, сейчас. Как бы вы поступили на его месте?
— Даже не знаю… — протянул Палваныч.
— Многие лета дают многомудрие, — сострил Коля.
— Чего?
— Да нет, товарищ прапорщик, ничего. Сам голову ломаю, куда он делся.
— Смотри не сломай окончательно, — осклабился Дубовых, — Твоя задача проявлять тактическую смекалку и оперативную находчивость, а стратегический гений планирования падает на плечи командования. Усек?
— Так точно.
— У замка возьмем языка. Допросим о поганце. Если не возвращался, то разузнаем места предполагаемого отступления. Так-то, рядовой, Ты, конечно, неплохо заболтал дурачков деревенских, но заметь: они именно дурачки. А этот, блин, Гюнтер, вовсе чума. Про женщин, которые якобы с корабля, он вообще меня в тупик поставил. Глупо, конечно, он деньги отдал. Нет бы расписку взять!
Палваныч поймал подозрительно-медицинский взгляд Лавочкина.
— Че вылупился? Шучу! — заржал прапорщик.
У солдата от удивления брови под челку заехали. Невероятно: тупой, как угол в сто двадцать градусов, начальник испытывал прилив юмористического вдохновения!
— Лопухи они там все, Николас. Оболванить их было просто, как дважды два четыре. Кстати, сколько это будет? — Дубовых вновь захохотал, только парень не догнал над чем.
Так они и катили, болтая о разном, вспоминая дом, полк, скучая по родным местам наподобие дивана перед телевизором. Речь зашла и о футболе.
— Знаете, Павел Иванович, — сказал солдат, — я разочарован в отечественных игроках. Если Англия — родоначальник футбола, то Россия — смертокончальник.
— Отставить! — вскипел прапорщик. — А Центральный спортивный клуб армии? Сила! Не шурупишь в футболе, так молчи. Хотя нет! Доложи-ка лучше байку-другую для поддержания настроя.
— Байку?.. — Коля напряг память. — Что-то не приходит на ум… А можно сказку?
— Почему бы и нет? — дозволил Палваныч. — Я же ведь тоже в детстве был ребенком. Очень мне в тот период нравилась сказка одна… Как же ее?.. А! «Орехокол»!
— «Щелкунчик», — автоматически поправил Лавочкин. — Я вам лучше другую «доложу». Мне ее принцесса Катринель рассказывала. Итак, «Золушка»…
Парень помолчал, настраиваясь максимально доходчиво поведать волшебную историю.
— Это было время, когда людей надували, а они сами лопались от смеха… В тихом, мирном королевстве жила фрау с двумя дочерьми и падчерицей, младшенькой (Золушкой, значит). Гнобили бедняжку в три горла, работой заваливали, общественные нагрузки на нее повесили, — в общем, лютовали, будто «деды» над «духами», только хуже. Считается, что женщины более жестокий контингент. Сами, уродины, по балам шастали, а красавица падчерица горбатилась по хозяйству. Но была у нее фея-крестная. Золушкин батя перед тем, как копыта отбросить, водил знакомство с разными магами, вот и выискалась такая родственница. Девушка росла, росла и вымахала в совершеннолетнюю супермодель. Надоело работать, захотелось на балы. А тут и фея припорхнула-нарисовалась. Говорит: «Крестница, с днем рождения тебя! Ты вела себя образцово-показательно, хоть суши да на доску почета вешай. В подарок я разрешаю тебе загадать три желания. Всего три, но не торопись, подумай головой, а не тем, чем все в твоем возрасте думают…» Золушка долго не притворялась, мол, думаю-думаю. Отвечает: «Ах, крестная фея! Как долго я ждала этого момента! Как я к нему готовилась… У меня единственное желание. Выполни, пожалуйста, все мои мечты». С этими словами девушка вывалила на стол толстенную пачку мелко исписанной бумаги. Крестная чуть свои стрекозьи крылышки не склеила. «Ну, доченька! Губенка у тебя отнюдь не дура…» — изумилась фея…