— Пойдем, рядовой, — сказал прапорщик, направляясь к замку. — Попросимся на ночлег.
Словоохотливая крестьянка и тут не смолчала:
— Кто ж вас пустит? Не видите, мост поднят?
— Покричим, опустят, — не очень уверенно запланировал Палваныч.
— Держи карман шире! Пока по округе болтаемся мы, погорельцы, поганец барон мост не опустит. Боится, что мы явимся требовать новое жилье. Старое-то он не стал защищать.
— Вы барону налоги платите? — вступил в прения Коля.
— Еще бы! — Круглое лицо селянки исказила гримаса ненависти. — Обирает до нитки.
— Так ведь налоги, насколько я в курсе, являются платой за защиту от врага, — умно задвинул солдат.
— Хорошо звучит, но на деле всё не так… — Женщина опустила плечи.
— Проведите забастовку!
— Чего провести?
Естественно, местные простолюдины не были знакомы с теорией организованного протестного движения рабочего класса и крестьянства.
Лавочкин пояснил суть акции:
— Откажитесь работать. Напишите плакаты. Что-нибудь типа «Долой лобенрогенский произвол», «Лобенрогена в отставку», «Барон, иди считать ворон» и тому подобное. Выйдите толпой к замку. Потрясите плакатами, покричите призывы. Требуйте денежной компенсации за ущерб, понесенный вследствие недостаточного принятия мер по обеспечению защищенности налогоплательщиков…
Речь лилась из Колиных уст, будто на предвыборном выступлении матерого бюрократа. Даже подготовленный к словесным наворотам прапорщик растерялся.
И не важно, что феодалы в отставку не уходят и тем более не выдают компенсаций. Главное, парень был в ударе.
Крестьянка вовсе осоловела.
— Вы такой умный… — сказала она, когда солдат остановился перевести дух. — Не могли бы вы рассказать то же самое, но только всем и нормальным языком?
— Ночевать есть где? — В Палваныче проснулся искатель выгод.
— Найдется. Мы соорудили шатры на опушке вон того леса.
— Тогда вперед.
В лагере погорельцев Коля повторил революционное воззвание, но старался подбирать выражения. Простолюдины были в восторге.
Правда, один эпизод охладил их пыл. Лавочкин как раз говорил о наглядной агитации:
— Когда встанете у моста, обязательно разверните плакаты. Напишите разные воззвания: «Лобенроген, отдай наши деньги!», «Барон, выполни свои обязанности за май месяц! Да не супружеские!», «Мы не дойные коровы!».
Крестьяне радостно загомонили, оценивая идею. Не ликовал лишь староста.
— Всё это здорово, — сказал он, — плакаты там, воззвания… Только мы писать не умеем.
Люди сникли.
— Не страшно! — крикнул прапорщик. — Николас напишет!..
— Верно! Отличная мысль! Напиши, Николас! — загудела толпа,
— Но это будет стоить определенных денег, — закончил Палваныч.
Настрой крестьян снова резко поменялся.
— Ась?! Эй, толстяк, у тебя совесть есть? Пропустите-ка, ребята, я спалю его дотла…
Дубовых сообразил, что хватил лишку.
— Шутка! — провозгласил он.
Возмущение отступило, но настороженность осталась.
— Сейчас стемнело, — сказал Коля. — Завтра напишу. Бесплатно.
После споров об организации акции обнадеженные погорельцы разошлись.
Староста высмотрел в толпе нужного человека.
— Эй, Шлюпфриг! [6] Поди!
К старосте и Лавочкину с Палванычем подбежал суетливый юнец. На вид ему было от пятнадцати до восемнадцати лет. Моложавое лицо, признаки щетины…
Парень как парень. Оборванец. Чуть сутуловатый и невысокий, рыжеволосый, он производил впечатление лиса, норовящего залезть в курятник. Он не мог спокойно стоять на месте. Постоянно переступая с ноги на ногу, меняя положение рук и ведя беспорядочную стрельбу взглядом, Шлюпфриг молча ждал, когда староста соблаговолит продолжить,
— Устрой гостей на ночлег, — велел тот. — И не обижай их, проныра. Я тебя знаю…
— Ладно, ладно, — отмахнулся юнец. — Пойдем.
Шлюпфриг увел россиян к краю лагеря, несколько раз огрызнувшись на шутливые возгласы односельчан, мол, он самый радушный из бездомных.
— Спать будете тут. — Он указал на одеяла, постеленные под матерчатым пологом.
Рядом горел костер.
— Сначала поедим, — сказал прапорщик.
— Но у меня ничего нет… — растерялся Шлюпфриг.
— Зато у меня есть. — Палваныч достал из-за пазухи флейту.
— Ух ты, моя флейта! — вырвалось у Коли.
— Шиш с два твоя, — буркнул прапорщик. — Я ее в дупле нашел.
— А я положил.
— Так это ты меня подставил?!
Палваныч имел в виду досадный инцидент с участием злобного тролля, настоящего хозяина флейты. Разгневанный тролль чуть не убил прапорщика, полагая его вором.
Перед мысленным взором Дубовых возникла уродская рожа тролля, размахивающегося здоровенной дубиной. А ведь случилось-то это буквально день назад!
— Не подставлял я вас! — оскорбился Лавочкин. — Умные люди посоветовали избавиться от опасной вещи, я и спрятал. Откуда мне было знать, что вы по дуплам лазаете? А если и нашли чего, то ведь не ваше же, товарищ прапорщик! Понравился тролль?..
— …подосланный тобой!
— Дудите уже ужин, пожалуйста.
Шлюпфриг жадно слушал перепалку. Глазки юнца бегали особенно быстро, впрочем, надолго останавливаясь на предмете, спровоцировавшем спор.
Палваныч извлек из флейты три совершенно немузыкальных звука, и перед ним возникли три свеженькие тушки жареных цыплят с кружечкой пива, куском хлеба и крыночкой сметаны.
Юноша восхищенно ахнул.
— Вот что настоящее искусство могет! — изрек прапорщик. — Угощайся.
За ужином Коля расспросил Шлюпфрига о королевстве.
История Дробенланда не отличается оригинальностью, но тем не менее поучительна. Некогда славное, крепкое царство, оно рассыпалось под влиянием разных неприятностей. Огромное целое трудно удержать в одних руках. Три-четыре века назад суровые и даже жестокие короли объединили под своей десницей князьков, отхватив земли у Дриттенкенихрайха и Зингершухерланда. Последний, кстати, недавно перестал существовать, переродившись в Черное королевство. Но в пору своего расцвета именно Дробенланд диктовал условия всем подряд государствам.
Затем воцарился король-реформатор. Он провозгласил лозунг: «Хапайте себе столько, сколько исхитритесь унести». И началось… Теперь десятки феодалишек тянули одеяло на себя, ослабляя друг друга и обрекая страну на отставание от соседей. Тем не менее у дробенландцев была собственная гордость: на соседей они смотрели свысока. В силу особенностей рельефа.
Лавочкин подумал: «Что-то это всё напоминает…»
Попировав, улеглись спать. Коля еще поговорил с Шлюпфригом под храп Палваныча, рассказал, куда они со спутником идут. Рыжий селянин позавидовал. Несомненно, это общая черта домоседов — вздыхать о путешествиях.
Завтра крестьянам предстояло побастовать, а потом приняться за восстановление деревеньки. Процесс уже был налажен: раз в три года к замку Лобенрогена подкатывали очередные противники и выжигали всю округу. Люди привыкли. Они ко всему привыкают.
— Спокойной ночи, — сказал Шлюпфриг, выбираясь из-под полога.
— А ты куда? — спросил Лавочкин.
— По девчонкам пробегусь. Хочешь со мной? Наставил бы рога самому Лобенрогену. У него жена молодая…
— Ага, шутник. Мост-то до сих пор не опустили. Нет, спасибо. Сегодня без девочек — устал слишком.
«Наверное, здесь работает тот самый феномен, о котором пишут умные психологические статьи, — подумал Коля, закрывая глаза. — После стресса человек норовит предаться сексу…»
С этой оптимистической мыслью парень и заснул.
Глава 3.
Медвежьи услуги, или Кое-что о преступной халатности
Средневековая забастовка выглядела столь же жалко, сколь должен смотреться капиталлистический субботник.
Толпа с плакатами работы Николаса Лавочкина толклась напротив ворот замка и выкрикивала всякие крамольные призывы. Лозунги им подсказал тот же автор.