Местом ритуала граф определил склеп пани Эльжбеты, а временем - самый пик тёмных колдовских сил, ночь на зимний солнцеворот. Подготовка к обряду дело неспешное и кропотливое, поэтому выехали они в поместье загодя, ещё в начале осени.
Но не всё предусмотрел старый чародей.
Старый, слишком старый, он давно забыл, как легко, горящей соломой на ветру, вспыхивает страсть между молодыми сердцами.
Робкая юница Ануся жизнь вела тишайшую. Неторопливо вышивала шелками розы, молилась в домашней часовне, и весь её жизненный опыт исчерпывался балладами бродячих менестрелей: о гибели доблестного графа Роланда в Ронсевале; о короле Артуре; любви королевы Изольды и рыцаря Тристана. И счёл старый граф супругу жертвенным агнцем, недооценил. Не подсказали ему инкунабулы, что нянюшка Ануси, наперсница пани Эльжбеты, обучила воспитанницу тёмному искусству. Подготовку к ритуалу он от неё не скрывал, и сведущая в колдовстве юница скоро разгадала графские планы. В ужасе от уготованной участи, она действовала по канонам героических баллад - ища защиты, кинулась на грудь ближайшему рыцарю, молодому шляхтичу Анджею... искра... солома...
Сцена третья: Инициация, молодой любовник.
Петухи пропели полночь. Промозглый осенний ветер гнал по небу клочья туманной кисеи, сквозь них бледнела размытым пятном луна. По кладбищу шагали две укутанные с головы до ног в тёмные плащи фигуры, Анджей нёс младенца, Ануся семенила рядом. От жалости к малютке сжималось сердце, но, увы, сей орган ей более не принадлежал, лазоревой стрелой из-под золотистых ресниц, навылет, прострелил его пан Анджей. И теперь, ради спасения любимого, она не только младенца решит, она в крест господень гвоздь вколотит.
Ануся ждала, что запечатанная сила сохранит материнское тело, но когда сняли крышку гроба, она не сдержала возглас удивления. Мадьярская Роза по-прежнему цвела ангельской красотой. На её губах всё ещё трепетал последний вздох, нежнейший румянец алел на точёных скулах, тлен не посмел и единым пятнышком коснуться атласной кожи.
Рядом восхищённо выдохнул Анджей:
- Какой вандал покусился на такое совершенство?!
До сих пор и Ануся считала себя красавицей, но рядом с матерью она выглядела бледной молью. Статус наследницы следовало подтвердить семейным атрибутом. Родовой перстень зловеще багровел кровавым лалом на пальце ведьмы. Ануся потянулась к нему и в страхе отпрянула - рука была тёплой.
- Она не умерла?! И пятнадцать лет лежит в гробу ни мёртвая, ни живая?!
И будто в ответ, по склепу пронёсся холодным ветром протяжный стон:
- Тяжжкооо! Отпусстиии! - и перстень сам упал с пальца.
Анджей уложил в гроб спящего, напоенного с вечера маковым отваром, младенца. Ануся занесла над ним кинжал и задрожала, замерла не в силах вогнать холодное лезвие в детское горло. Но стоявший позади шляхтич, крепко ухватил её руку и резко рубанул по тонкой шее. Младенчик забился в предсмертных судорогах, кровь чёрной струёй полилась в подставленную чашу.
- Пей! - молодой шляхтич решительно ткнул кубок с тошнотворным питьём в губы сомлевшей наследнице. Она зажмурилась и глотнула. Живая кровь соединила её с телом матери, и сила хлынула в новый сосуд.
До чего же сладкой оказалась младенческая кровь. Ануся была, как умирающий от засухи цветок, внезапно орошённый спасительной влагой. Она пила, и энергия заполняла её тело, расправляя и наливая силой каждую жилку. Окрасила румянцем бледные щёки, налила кармином губы и томной поволокой глаза. Сила смела страхи и сомнения, и с последним её глотком, робкая юница Ануся умерла, вместо неё упруго расправила плечи и гордо вскинула голову навстречу миру графиня Аннунциата.
- Жалко младенца? Что за чушь! Умер быстро и без мук, его душа уже на небесах, радуется, что избежала тягот земной юдоли - глада, хлада, болячек, и непосильного рабского труда от зари до зари.
Внезапно её накрыл наплыв своего пола, женской сущности, желание тела, да так яростно, что набухла тяжестью грудь и огнём запылали ланиты. Аннунциата не стала сдерживаться. Отшвырнув пустой кубок, обернулась и сделала то, о чём мечтала с первой встречи - впилась губами в уста Анджея и потянула его к брошенному на пол склепа плащу.
Сцена четвёртая: Бегство.
Дома, Аннунциата первым делом напитала силой загодя приготовленное зелье, и вместе с амантом отправилась в опочивальню супруга. Старый граф крепко спал, за ужином она влила ему в чарку с вином того же макового отвара, что и младенцу. Анджей подошёл к изголовью, зажал старику нос и оттянул вниз подбородок, она быстро влила питьё в открытый рот. Лицо графа налилось свекольным багрянцем, глаза вылезли из орбит, из перекошенного рта потекла пена, он забился в судорогах, вытянулся и затих. Он не умер, помня о матримониальных планах короля, Аннунциата не собиралась убивать супруга, ей было довольно, что граф стал овощем. И в таком состоянии, она могла поддерживать его сколь угодно долго.
Небрежно отшвырнув носком сафьянового сапожка шелковые розы, молитвы и баллады, Аннунциата зажила полнокровной вольной жизнью. Королевой бала до упада плясала на шабашах окрестной нечисти. Совокуплялась на чёрных мессах, и десятки неведомых существ входили в её лоно глубоко, мощно и неистово. Но более всего, ей полюбилась охота на смердов. Горячая кровь из разодранного горла сдобренная смертным ужасом возбуждала и пьянила сильнее самого крепкого вина. Как же горячо они с Анджеем любили друг друга среди искалеченных трупов. Закружилась в вихре удовольствий Аннунциата, утратила бдительность, забыла, что супруг не обычный немощный старик, а матёрый столетний мольфар. А он очнулся, по капле стянул силу, сплёл охранное заклятье, и не действовал на него более Анусин декокт. Притворялся, лежал бревном, а сам лечился, копил силу. Послал верного слугу с письмом в Краков, к старому другу, клирику из инквизиции.