- А, это? Это Лазаревское.
Катя влюблялась в этот маленький городок, такой светлый и такой прекрасный. Налюбоваться не могла она, когда шла по зелёным улицам Лазаревского. Всё это казалось ей сплошным праздником. Росли здесь остроконечные кипарисы и пальмы, высокие тополя и тенистые каштаны. Раскинулись кругом яркие цветники.
И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были здесь одеты - ярче, проще, легче, - только Кате показалось, что весь этот город шумит и улыбается.
Они свернули от центра. То дома высились у них над головой, то лежали под ногами. Наконец они прошли через небольшой двор, ещё через двор, перешли улицу - и опять через двор. После чего оказались на маленькой тихой улочке, где в ряд стояли одноэтажные частные домики.
Дойдя до калитки, дядя остановился. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.
В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом - зелёный откос, и на нём полинялый сарай.
Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.
- Стой здесь, - сбрасывая сумку, приказал дядя, - а я сейчас всё узнаю.
Катя осталась одна. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили ей под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.
Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо сарая, поднималась тропинка. Справа на площадке лежали сваленные в кучу скамейки, столы, стулья. И Катя подумала, что, наверное, в этом доме, жильцы останавливаются даже зимой.
- Иди! - крикнул ей показавшийся из-за кустов дядя. - Всё хорошо! Отдохнём мы здесь с тобой лучше, чем на даче. Книг наберём. Парное молоко пить будем. Аромат кругом... Красота! Не сад, а джунгли.
Возле заглохшего цветника их встретили.
Высокая седая старуха с вздрагивающей головой и с глубоко впавшими глазами, опираясь на чёрную лакированную палочку, стояла возле морщинистого бородатого человека, который держал в руках метлу - привязанный к палке веник.
Сначала Катя подумала, что это старухин муж, но, оказалось, это был её сын.
- Дорогих гостей прошу пожаловать! - сказала старуха надтреснутым, но звучным голосом. Она сухо поздоровалась с Катей и, откинув голову, приветливо улыбнулась дяде. - Здравствуйте! Здравствуйте, дорогой вы наш! сказала она, постучав костлявым пальцем по плечу дяди. - Полысел, потолстел, но всё, как
я вижу, по-прежнему добр и весел. Всё такой же молодец, герой, благородный, великодушный, а время летит... время!..
В продолжение этой совсем непонятной для Кати речи бородатый сын старухи не сказал ни слова.
Но он наклонял голову, выкидывал вперёд руку и неуклюже шаркал ногой, как бы давая понять, что и он всецело разделяет суждения матери о дядиных благородных качествах.
Гостей проводили наверх. Там, в пустой комнате уже стояли две аккуратно застеленные кровати. Сюда втащили столик. Старуха принесла стулья и скатерть. Под открытым окном шумели листья орешника, чирикали птицы.
И стало вдруг у Кати на душе хорошо и спокойно.
И ещё хорошо ей было оттого, что старуха назвала дядю и добрым и благородным. Значит, думала Катя, не всегда же дядя был пройдохой. А может быть, она и сейчас чего-то не понимает. А может быть, всё, что случилось в вагоне, это придумано злобным и хитрым стариком Яковом. А теперь, когда Якова нет, то, может быть, всё оно и пойдёт у них по-хорошему.
Дядя дернул её за нос и спросил, о чём Катя задумалась. Он был добр. И, набравшись смелости, Катя сказала ему, что лучше, чем воровать чужие сумки, жить бы им спокойно вот в такой хорошей комнате, где под окном орешник, черёмуха. Дядя работал бы, Катя бы училась. А злобного старика Якова отдали бы в дом для престарелых. И пусть он сидел бы там, отдыхал, писал воспоминания о прежней своей боевой жизни, а в теперешние дела не вмешивался.
Дядя упал на кровать и расхохотался:
- Ха-ха! Хо-хо! Старика Якова отдать в дом престарелых! Юмористка! Клара Новикова! В цирк его, в борцы! Гладиатором на арену! Музыка, туш! Рычат львы! Быки воют! А ты его в дом престарелых!
Тут дядя перестал смеяться. Он подошёл к окну, сломал веточку черемухи и, постукивая ею по своим коротким ногам, начал объяснять Кате, что вор - не всегда вор, что она ещё молода, многого в жизни не понимает и судить старших не должна. Он спрашивал её, читала ли она Иммануила Канта, Шекспира, Лермонтова и Виктора Пелевина. И когда у племянницы от всех этих вопросов голова пошла кругом, когда уже Катя окончательно запуталась и потерялась, она с чем-то, не понимая, соглашалась, чему-то поддакивала, то дядя, наконец, оборвал разговор и спустился в сад.
Катя же, хотя толком ничего и не поняла, осталась при том убеждении, что если даже её дядя и жулик, то жулик он совсем необыкновенный. Обыкновенные жулики воруют без раздумья об Иммануиле Канте, о Шекспире и о музыке Бетховена. Они тянут всё, что попадёт под руку, и чем больше, тем лучше. Потом, как Катя видела в кино, они делят деньги, устраивают пирушку, пьют водку,
танцуют с девицами и поют под гитару блатные песни, как в фильме "Бригада".
Дядя же не пьянствовал, не танцевал. Пил молоко и любил
простоквашу.
Дядя ушёл в город. В раздумье бродила Катя по комнатам. На стене в коридоре висел пыльный телефон. Очевидно, жильцы звонили по нему не часто. Заглянула Катя в чулан - здесь стояло изъеденное молью, облезлое чучело рыжего медвежонка. Слазила по крутой лесенке на чердак, но там была такая духота и пылища, что Катя поспешно спустилась вниз.
Вечерело. Катя вышла в сад. В глухом уголку, за разваленной беседкой, лежал в крапиве мраморный столб. Катя разглядела на его мутной поверхности изъеденную временем надпись, прочитать которую было невозможно. Тут же в крапиве валялся разбитый ящик и несколько очень старых и очень пыльных бутылок из под водки, вина и советского шампанского.
Было тепло, тихо, крепко пахло травой и какими-то цветами. Где-то далеко в море загудел пароход.
Когда гудит пароход, Катя теряется. Как за поручни, хочется схватиться ей за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое, многоголосое эхо его всегда торжественно и печально.
И где бы, в каком бы далёком и прекрасном краю она ни была, всегда ей хочется плыть куда-то ещё дальше, встречать новые берега, города и людей. Конечно, если только человек этот не такой тип, как злобный старик Яков, вся жизнь которого, вероятно, только в том и заключается, чтобы кому-то вредить, чтобы представляться больным и тянуть у доверчивых пассажиров их вещи.
Но вот Катя насторожилась. В саду, за вишнями, кто-то разговаривал. Мужской голос - ровный, приглушенный и женский - резковатый, как бы надтреснутый, но довольно приятный.
Тихонько продвинулась Катя вдоль аллеи. Это были старуха и её бородатый сын. Они сидели на скамейке рядом, прямые, неподвижные, и глядя на закат, негромко беседовали. Катя подошла ближе.
- Дитя! - позвала вдруг кого-то старуха.
Катя обернулась, но никого не увидела.
- Дитя, подойди сюда! - опять позвала старуха.
Катя снова оглянулась - нет никого.
- Тут никого нет, - смущённо сказала она, высовываясь из-за куста. Оно, наверное, куда-нибудь убежало.
- Кто оно? Глупая девочка! Это я тебя зову.
Катя подошла.
- Сходи на кухню и посмотри, не готов ли кофе.
- Хорошо, - согласилась Катя, - только я не знаю, где у вас кухня.
- Как ты не знаешь, где у нас кухня? - строго спросила старуха. - Да я тебя, мерзавку, из дома выгоню... на мороз, в степь... в поле!