Джейми рассмеялся, как раз в тот момент, когда стаскивал через голову рубашку, поэтому его смех прозвучал приглушенно.
— Вот ты — совсем другое дело… — я снова села на подоконник, восхищенно наблюдая за тем, как он расстегивает штрипки лосин, а потом, стоя на одной ноге, стягивает чулок.
Поскольку свечу уже задули, в комнате было вообще-то темно, однако мои глаза уже освоились с отсутствием освещения, и я вполне различала фигуру Джейми, его длинные руки и ноги, светлеющие на фоне бархата ночи.
— Кстати, возвращаясь к барону… — напомнила я.
— Три сотни фунтов стерлингов, — ответил Джейми тоном глубочайшего удовлетворения. Он наконец выпрямился, швырнул перекрученный чулок на табурет, а потом наклонился ко мне и поцеловал. — Что в основном является твоей заслугой, Сасснек, шотландочка моя.
— В том смысле, что я представляю собой весьма дорогую оправу для рубина? — сухо поинтересовалась я, припомнив разговор брата и сестры Уайли.
— Нет, — коротко бросил Джейми. — В том смысле, что ты отвлекала внимание Уайли и его приятелей, пока я разговаривал с губернатором. Дорогая оправа… ха! Стэнхоуп был готов просто нырнуть в твое декольте, чертов жирный греховодник! Мне, честно говоря, даже захотелось вызвать его на дуэль из-за этого, но…
— Осторожность и благоразумие — главные составляющие доблести, — закончила я, спрыгивая с подоконника и возвращая ему поцелуй. — Похоже, мне уже приходилось встречаться с неким шотландцем, который думал точно так же.
— А, ну да, это был мой предок, старина Симон. Наверное, можно сказать, что именно благоразумие заставило его сделать то, что он в конце концов сделал.
Я услышала в его голосе и улыбку, и внутреннее напряжение. Если он редко упоминал о якобитах и о событиях, имевших место во время восстания, то это совсем не значило, что он все забыл; и разговор с губернатором этим вечером явно вызвал все давно прошедшее на поверхность памяти.
— Я бы сказала, что благоразумная осторожность и хитрость, а то и ложь, — совсем не одно и то же. И твой дед по меньшей мере лет пятьдесят подряд сам постоянно напрашивался на неприятности, — кисло сказала я. Симон Фрезер, лорд Ловат, умер в Тауэрской тюрьме — точнее, ему отрубили голову, — в возрасти семидесяти восьми лет, после долгой жизни, сплошь занятой бесконечными придирками ко всему на свете — и в личных отношениях, и в политике. Но при всем при том я искренне сожалела о кончине старого грубияна.
— Ну… — Джейми не стал возражать мне, он просто подошел и встал рядом со мной у окна. Он дышал глубоко, как будто вдыхая пряные, насыщенные ароматы ночи.
Теперь, в слабом свете звезд, я довольно отчетливо видела его лицо. Оно было спокойным и неподвижным, но странно отрешенным, как будто глаза Джейми совершенно не видели того, что находилось перед ним, а обратились к чему-то иному, для меня невидимому. К чему? К прошлому? Или к будущему? Я не знала этого.
— И что там говорилось? — спросила я, озвучив мысль, внезапно пришедшую мне в голову. — В той клятве, которую ты принес.
Я скорее почувствовала, чем увидела легкое движение его плеч, — он даже не пожал ими, просто они едва заметно дрогнули.
— Я, Джеймс Александр Малькольм Маккензи Фрезер, клянусь, и пусть я отвечу перед Господом нашим в день Страшного суда, что я не имею и не буду иметь никакого вооружения — ружей, мечей, пистолетов или чего-нибудь еще, и никогда не надену килт, или плед, или еще какую-то одежду шотландских горцев; если же я когда-либо сделаю это, да буду я проклят во веки веков, вместе с моей семьей и владениями!.. — Джейми судорожно вздохнул, а потом продолжил, говоря медленно и размеренно: — И пусть тогда я никогда не увижу моих жену и детей, мать или другую родню; и пусть меня убьют в битве как труса, и пусть я останусь без христианского погребения, в чужой земле, вдали от могил моих предков и людей моего клана; пусть все это падет на меня, если я нарушу свою клятву».
— Ты как-то возражал против этой клятвы, сопротивлялся? — спросила я после паузы.
— Нет, — мягко ответил Джейми, по-прежнему глядя в ночь. — Не тогда. Тогда я думал о другом, намного худшем… о смерти и страданиях людей, а не о словах.
— Ну, смотря какие слова…
Он повернулся и посмотрел на меня, его лицо в свете звезд вырисовывалось смутно, однако я видела, как улыбка тронула уголки его губ.
— Ты знаешь слова, которые стоят дороже жизни?
На могильной плите было начертано его имя, но без даты. Я подумала, что могла бы удержать его от поездки в Шотландию. Если смогла бы.