— Ага, говорила, — язвительно отозвался Джейми.
— Я действительно имела это в виду… более-менее, — рассмеялась я. — Ты же не можешь бросить эту гадину умирать с голоду? Хотя заманчиво…
Джейми слабо улыбнулся.
— Не хочу брать на себя и этот грех, своих полно. Но я не поэтому хотел сделать тебе подарок.
— Тогда почему?
Тяжелая шкатулка приятно давила на ноги. Я не могла выпустить гладкое дерево из рук. Джейми повернулся ко мне — рыжие волосы вспыхнули огнем в луче закатного солнца, лицо же, напротив, скрылось в тени.
— Ровно двадцать четыре года назад я на тебе женился, саксоночка, — тихо сказал он. — Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь.
От Уилмингтона до Кросс-Крика вдоль берегов реки тянулись плантации. Правда, между ними и водой густо рос лес. Иногда среди деревьев мы замечали поля или, чаще, деревянный причал, скрытый листвой.
Мы медленно плыли вверх по реке, а когда волна прилива иссякала — останавливались на ночевку. Ужинали у небольшого костра на суше, но спали на борту. Этроклус между делом упомянул, что в норах полно водяных щитомордников, которые очень любят выползти и погреть холодные тела под боком у ничего не подозревающих людей.
Я проснулась перед самым рассветом. Тело ломило от сна на твердых досках. Тихо плескалась вода, покачивая нашу лодку, — мимо проплывало какое-то судно. Джейми, почувствовав мое движение, перевернулся и в полусне прижал меня к груди, а затем что-то пробормотал и вопросительно потянул за подол скомкавшейся юбки.
— Стоять, — буркнула я, отпихивая его руку. — Ты что, забыл, где мы?
С берега доносились крики Иэна и лай Ролло. Мальчишка с псом носились туда-сюда. Кто-то шуршал в каюте, кашлял и сплевывал; наверняка на палубу вот-вот выйдет капитан Фриман.
— Ох. — Кажется, теперь Джейми проснулся. — Точно. Жаль.
Он обхватил мою грудь ладонями и медленно прижался всем телом, намекая о том, чего я сейчас лишаюсь.
— Ладно, — наконец сказал он. — Foeda est in coitu, да?
— Что?
— Foeda ist in coitu breois voluptas, — услужливо процитировал Джейми. — Et taedat Veneiis statim peractae. Грязное удовольствие длится краткий миг, а потом мы тут же раскаиваемся.
Я глянула на доски под нами.
— Ну, насчет грязи, пожалуй, соглашусь…
— Да плевать на нее, саксоночка, — перебил меня Джейми, хмуро наблюдая, как Иэн перевесился через борт и громко подбадривал плывущего Ролло. — А вот краткий миг… — На меня он посмотрел уже одобрительно, оценив мой растрепанный вид. — Но время я найду.
Вспомнив классику с утра, Джейми решил заняться ею и днем. Я же листала тетрадь Дэниела Роулингса, одновременно увлекательную, познавательную и ужасающую.
Краем уха я слышала, как Джейми ритмично выговаривает строки на древнегреческом. Я уже их слышала — отрывок из «Одиссеи». Джейми вдруг замер на восходящей интонации.
— А-а… — протянул Иэн.
— Что там дальше?
— Э-э…
— Еще раз, — нетерпеливо сказал Джейми. — Внимательнее, юноша. Я распинаюсь не для того, чтобы самого себя послушать.
Он начал снова, и отточенные, ровные строки оживали на его устах. Может, он читал этот отрывок и не ради самого себя, зато я наслаждалась. Греческого я не знала, но мерные слоги и мягкий, глубокий голос убаюкивал, как плеск воды о борт.
Неохотно смирившись с присутствием племянника, Джейми всерьез взялся за воспитание мальчишки. В редкие минуты отдыха он обучал — или пытался обучать — Иэна основам греческой и латинской грамматики, гонял его по математике и разговорному французскому.
К счастью, хотя бы математические законы Иэн усваивал так же легко, как и его дядя. Стену каюты за моей спиной уже покрывали доказательства евклидовых теорем, начерченные угольком. С языками дело обстояло куда хуже.
Джейми был прирожденным полиглотом. Он на лету схватывал языки и диалекты, улавливая в речи идиомы, как гончая — запах лисицы среди полей. Вдобавок он изучал классическую литературу в Парижском университете. И хотя временами он не соглашался с некоторыми римскими философами, Гомера и Вергилия он любил, как лучших друзей.
Иэн говорил на гэльском и английском, которые знал с рождения. От Фергуса парнишка научился французскому провинциальному жаргону и считал, что этого вполне достаточно. Вообще-то он мог виртуозно ругаться на шести-семи языках благодаря недавним сомнительным знакомствам — и родному дядюшке. А вот хитрости спряжений в латинском понимал весьма смутно.
Еще меньше Иэн понимал, зачем ему языки даже не просто мертвые, а — как он считал — разложившиеся до полной негодности. Какой там Гомер, когда он в новой стране, где за каждым углом поджидают приключения?..