Лейтенант протянул Мисбаху чашечку с чаем, покрытым густой пеной. Мисбах поставил ее перед собой на ковер и продолжал молчать, прижавшись спиной к прохладной стене и прислушиваясь к стрекоту сверчков, доносившемуся с улицы.
— Знаешь, лейтенант, — сказал он вдруг, — я слышал одну историю, которая случилась несколько лет назад в Хамаде Хамра, когда там были засуха и голод. Один бедуин встретил в пустыне разбойника, который захотел отнять у него верблюдицу. Бедуин сказал, что, кроме верблюдицы, у него ничего больше нет. Он пообещал отвести разбойника к богатому человеку, которому нужен был пастух, чтобы пасти его верблюдов и овец. По дороге к дому богатого человека разбойник наступил на мину, оставшуюся в пустыне еще со времен мировой войны. И в душе разбойника проснулись человеческие чувства — он сказал бедуину, чтобы тот спасался. Бедуин, которого удивила человечность разбойника, сказал, что он выроет рядом с ним глубокую яму. Вырыв яму, бедуин велел разбойнику прыгнуть в эту яму, как только сам он отойдет на достаточное расстояние. Когда бедуин скрылся из виду, разбойник бросился в яму. Но осколки мины настигли бедуина и смертельно ранили его. А разбойник не получил даже царапины. Ты меня понимаешь, лейтенант?
— Понимаю… понимаю…
— Невинные люди всегда погибают, а разбойники остаются. Ты понимаешь, лейтенант?
— Понял… понял. Жизнь — она безжалостна, как пустыня. Жизнь — преступление в пустыне. Эта фраза высечена туарегами на скале в их стране. Мне ее перевел один мудрый старый туарег.
Некоторое время Мисбах сидел молча, погруженный в раздумья. И вдруг безмолвие ночи разорвал безумный, неистовый и вместе с тем печальный грохот барабанов.
Вслед за барабанным боем послышались звуки старинной песни, напоминавшей плач… Ее ритм постепенно нарастал. Мисбах слышал, как чьи-то вопли и вздохи вплетаются в пение и бой барабанов. Он сжал уши руками, пытаясь избавиться от этого кошмара.
— Ты слышишь бой барабанов? — спросил он лейтенанта.
— Конечно. Это поют туареги.
— Туареги?
— Туареги собираются каждую пятницу в полночь и поют, пляшут и бьют в барабаны до самого утра. Такой у них обычай.
Лейтенант начал надевать сандалии.
— Тебе надо отдохнуть… завтра предстоит длинный путь.
Он закрыл за собой дверь, а через мгновение послышалось урчание мотора лендровера. Услышав шум удалявшейся машины, Мисбах оделся и вышел из дому.
Между финиковыми пальмами, утопавшими в темноте, были видны очертания кладбища. За песчаным холмом вокруг барабанов женщины в черных одеждах и мужчины в белых чалмах танцевали, вскрикивали, судорожно корчились и ударяли себя кулаками в грудь.
Мисбах присел на корточки на вершине холма и стал наблюдать за их танцем. Он вслушивался в барабанный бой, душераздирающие вопли и песни. Эти звуки разрывали мрачное безмолвие пустыни.
Рано утром Мисбаха разбудил ветер, который ударял в стекла и стучал створками дверей. Мисбах в ожидании сел в холле. Пыль покрыла его волосы, шею, проникла через одежду и осела на теле. Он чувствовал головокружение.
Вскоре появился лейтенант, одетый в летнюю униформу.
— Ты готов? — спросил он Мисбаха. — Нам надо выехать, пока не разбушевалась буря. Мы должны успеть на самолет, отлетающий после полудня. Я решил тебя отвезти сам.
Лейтенант сел за руль, включил мотор, и лендровер резко рванул с места. В течение четверти часа они не обменялись ни словом. Вдруг лейтенант попросил:
— Сигарету, если позволите…
Мисбах Саид вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил одну сигарету для лейтенанта, другую для себя.
— Человек должен уметь наслаждаться всем, — сказал лейтенант, затягиваясь, — Даже курением сигарет.
— Да, человек должен уметь наслаждаться всем, — подтвердил Мисбах и, подражая голосу лейтенанта, добавил: — Даже совершением преступления.
Нижняя губа лейтенанта задрожала, он резко обернулся к Мисбаху:
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего.
Лейтенант прибавил скорость. Вновь воцарилось молчание.
Изо всех сил стараясь не выказать волнения, Мисбах неожиданно спросил:
— Почему ты убил его?
— Я не понимаю тебя.
— Нет, ты понимаешь. Вчера жители поселка обо всем мне рассказали, поэтому нет смысла прикидываться непонимающим.
Немного помолчав, лейтенант спросил:
— Жители? Может быть, они рассказали тебе также и о пресловутой вражде между ним и мной?
— Они рассказали мне не только это…